ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Любовные похождения барона. О ворожбе
Эне. О, не стоит насмешничать над этими святыми понятиями. Поговорим лучше о Париже.
Фенест. Ах, Париж! Кто не живет в Париже, тот, можно сказать, не живет вовсе! Бедняжка любовница моя, уж верно, вконец исстрадалась там без меня... Одному Богу известно, как она грустит в разлуке, несчастная! Правда, я написал ей письмецо...
Эне. Вот это похвально, ибо хоть на вашей войне и пролилось больше вина, чем крови, все же Ларошель — крепкий орешек1, и мало кто знает, сколько еще продлится осада.
Фенест. Была крепким орешком, да мы его разгрызли; теперь все пойдет по-иному, ведь король повелел сровнять крепость с землей. Я слыхал от одного верного человека, которому довелось составлять манифест господина герцога2 к ларошельцам, что все принадлежащее мятежникам будет уничтожено, ну а то, что мы успели захватить, останется в целости, вот разве называться станет по-другому3.
Эне. Да, боюсь, именно так оно и случится... Но вернемся к Парижу. Не осталось ли у вас при себе копии того письма, что отослали вы вашей даме?
Фенест. Ах, и в самом деле, у меня ведь черновик завалялся где-то в кармашке.
Эне. Посмотрим, посмотрим, сударь, на плоды столь блестящего ума.
Фенест. Погодите-ка, где же он... ах вот! "Мадамизель! Наконец-то звезды и светила, чье расположение, а равно и нерасположение столь безжалостно лишили меня вашего нежного расположения и сладких воспоминаний в разлуке, вдали от прелестных ваших глазок, подобных дождливому рассвету, каковые побудили меня бежать вдаль от Елисейских полей... Однако смею ли надеяться, что столь бедственное положение ваше не лишит вас расположения к вашему несчастному и покорному рабу. Впрочем, знайте, что в честь любви нашей поблизости от Тадона4 устроена была перестрелка шестью десятками доблестных кавалеров (среди коих ваш покорный слуга славится как бывалый вояка), решительно расположенных прикончить мятежников прямо в расположении их стен. И заверяю вас, что о бароне Фенесте вскорости непременно заговорят, притом в хорошей компании. Что же до новостей, то главная вот какая: вам не придется более упрекать меня, что я закусил удила, ибо здесь, в армии, мы живем смирно и вовсе забыли дебоширить, моля Бога, мадамизель, чтобы Он и вам того же послал.
Писано в расположении лагеря под Ларошелью".
Эне. Н-да, и впрямь высокий стиль! Поистине, любовь — коварная наставница. Но неужто же вы завели в Париже всего одну любовницу?
Фенест. Ну вот еще, не так уж я глуп! Одну я завел, чтобы жениться, то был номер первый; ох и натерпелся же я от нее напастей — побольше, чем вшей в голове у четверки испанцев! Однажды ночью привел я к ее дому скрипачей и певцов, желая усладить ее слух серенадою, да не тут-то было — приказчики из соседних лавок забросали нас камнями, и мы еле ноги унесли. Тогда пошел я к одному колдуну, а еще наведался к даме по имени Ласкот5, и они оба пообещали мне приворожить эту капризницу.
Эне. Что же за чудеса показали вам эти двое?
Фенест. Ласкот брала ребенка трех-четырех лет и, потерев ему ногти, смазывала их какой-то волшебной мазью; тотчас дитя указывало человека, которого разыскивали за кражу или убийство.
Эне. А не шептала ли она при этом молитвы на ухо ребенку?
Фенест. Ваша правда; притом же она надевала епитрахиль, и зажигала свечу, и размахивала кадильницей.
Эне. Так вот: ребенок просто повторял то, что она шептала ему на ухо.
Фенест. А однажды она повела меня в сад и там показала мне мою возлюбленную; ну-с, как вы это растолкуете?
Эне. Очень просто. Возлюбленная ваша находилась за стеною, и вы увидали ее посредством отражения двух зеркал, одно из коих было полусфериче ским, чтобы она не предстала вашему взору вверх ногами; пари держу, что ваша ворожея очертила круг, из которого вы не должны были выходить.
Фенест. И точно; а все-таки чудо есть чудо. Ну да ладно, коли уж начал, не стану таить, скажу вам все до конца; та, на которой я собрался жениться, в такой раж меня вогнала, что я решил сообщаться с дьяволом. Один итальянец6 сулил мне его вызвать, поставив, однако же, условием, что я не испугаюсь. "Испугаюсь?! — воскликнул я. — Да будь предо мною опущен подъемный мост в адское пекло, да будь я вынужден взорвать его за собою, мне все нипочем, я храбро пойду вперед, и посмотрите, как я заставлю всю эту адскую чертовню служить мне!" Итак, приступили к опыту. Ворота Сен-Марсо7 в ту пору были открыты всю ночь до утра, так как случился чумной год. Мы вышли через них и часам к одиннадцати вечера добрались до маленькой прогалины у подножия Бисетра8. Тут колдун мой опять спрашивает, не оробел ли я. "Клянусь кишками святого Христофора! — отвечаю я. — Не иначе как черти в аду устрашились моего бравого вида и решили твоими устами запугать меня!" Тогда он отходит подальше и битый час где-то пропадает, затем возвращается и, взяв меня за руку, ставит внутри очерченного им круга. В руке он держит палочку из белого орешника, с небольшою на конце развилкою, курит вокруг ладаном и бормочет: "Adeste spiritus benevoli"*, и еще какую-то тарабарщину, а после разворачивает меня лицом к востоку. Здесь он ничего не говорит и не делает. Затем поворачивает меня к югу и тут говорит: "Et ecce ego totus vester"**. Потом опять ничего не делает, а дальше произносит: "Сие принадлежит духам Севера!" Тут мы делаем пол-оборота, и, едва он выговорил "Agla varcan!"9, я вижу, как прямо из-под земли возникает человек такого гигантского роста, что, встань мы с колдуном один на другого, он и то оказался бы выше нас обоих, а к тому ж еще горбатый и с переду, и с заду. Ну а рожа у него!.. Ух, башка святого Мамулена! Я весь затрясся с перепугу — гляньте-ка, у меня при одном воспоминании волосы дыбом встают, — и пустился наутек быстрее ветра сквозь колючий кустарник, где бегом, где ползком. Так я мчался, сам не знаю куда, и вдруг — бац! — провалился в яму, упав, слава тебе, Господи, на что-то мягкое и ни одной косточки себе не повредив. Тут как раз взошла луна, и я разглядел, что угодил в яму для чумных мертвецов. Ох, и смердели же они! Но я не растерялся: мигом нагромоздил кучу из десятка или дюжины трупов, выкарабкался наверх и пустился домой во весь дух.
Ясное дело, об этом приключении я никому ни гу-гу, исключая только нашего кюре, которому заказал я отслужить мессу святому Роху10. Он было хотел пустить мне кровь, дабы уберечь от чумы, но мне не до того было, очень уж я испугался дьявола. Что, как вы мне это дело растолкуете?
Эне. А так и растолкую, что там, в лесу, была либо канавка, либо какие-нибудь развалины, где и прятался ваш "демон", и, пока колдун вертел вас туда-сюда, тот успел встать на ходули и в таком виде показался вам.
Фенест. Черт подери, вы меня надоумили; у него и впрямь ноги были худые, как жерди. Эх, жаль, плакали мои денежки — ведь я тому колдуну целых двенадцать пистолей отвалил!
Придите, духи благие! (лат.) И вот я весь ваш (лат.).