загрузка...
 
(1621).
Повернутись до змісту

(1621).

Во время этих переговоров жители Берна послали в Женеву сына первого старшины кантона просить Обинье посетить их в то время, как был осажден Франкендаль. Обинье согласился; везде его встречали с почестями, пушечными выстрелами, празднествами, чрезмерную пышность которых он порицает. Это первое путешествие обязало его совершить и второе, продолжившееся от трех до четырех месяцев.

Осмотрев Берн, он затеял укрепить его, вопреки мнению всех крупных военачальников, видевших этот город, да и против желания вождей народного совета, и против их законов и присяги, хотя в том и была необходимость. Герцог Буйонский написал об этом деле ему и некоторым главным советникам, ссылаясь на удаленность Берна от границ, ибо он расположен в самом сердце страны. В ответ Обинье доказал ему, что по местоположению своему город весьма уязвим и что от этого «сердца» рукой подать до боков.

Народ в городе так враждебно относился к самому слову «укрепления» и так проникся мыслию о сражении, что при первом появлении Обинье несколько пьяниц стали угрожать алебардами, крича, что французов, приехавших посягнуть на их обычаи, надо утопить в Ааре. Против всех этих препятствий зачинатель, поддержанный Графенри - дом128, фон Эрлахом129 и кой-какими другими лицами, использовал авторитет пасторов. При первом появлении недовольства в толпе старший пастор, сопровождавший синьорию для осмотра плана, предложил немедленно возблагодарить Бога за благое и спасительное решение. С этими словами он преклонил колени; синьория и вся толпа вынуждена была последовать его примеру. На следующий день почти весь город пришел в то же место. Пастор произнес проповедь; пропели псалом и общую молитву. Тут Обинье приказал принести колья и с низким поклоном подал один из них первому старшине кантона, господину Мануэлю. Однако этот последний пожелал уступить честь почина в работе самому Обинье, подавшему мысль о ней; но в свою очередь Обинье отказался. После этого надо было обсудить вопрос об этих любезностях. Обинье был удостоен чести вбить первый колышек; приняв ее, он бросил шляпу оземь, опустился на одно колено и с первым ударом молотка громко воскликнул: «Да будет так, во славу Божию, ради сохранения Его церкви, на страх врагам объединенных швейцарцев!» Засим первый старшина кантона и все синьоры свиты также вбили колышки укреплений, и доныне не превзойденных по искусству возведения ни одной крепостью в Европе. Под предлогом выхода на эти работы жители Берна показали силы всех своих округов, насчитывавшие до сорока восьми тысяч человек.

Потом Обинье посетил все города кантона и обследовал лагери, которых оказалось около семи и один особый. Чтобы рассеять опасения, господин фон Графенрид на заседании Совета вручил Обинье перо, предлагая подписать присягу в качестве главного военачальника. Обинье отказался, ссылаясь на незнание языка. Когда же его попросили назвать другое лицо, он предложил на выбор троих, а именно: видама Шартрского, господина де Монбрена и графа де ла Сюза130. Выбран был этот последний.

Желая спросить совета у того же лица, базельская синьория послала к нему господина фон Люцельмана. Но из двадцати двух бастионов, начертанных господином де Ла Фоссом131, жители Базеля решили возвести только четыре, оставив свой город в том же несовершенном состоянии, в каком он находится и поныне.

Во время этих поездок посланник Скварамелли132 от имени Светлейшей синьории предложил Обинье принять начальство над французами, находящимися на службе у Венецианской республики. Все складывалось благоприятно, пока посланник короля французского в Швейцарии Мирон не распорядился написать посланнику Венеции, что венецианцы навлекут на себя гнев короля, если возьмут на службу человека, столь ненавистного его величеству. Как ни ссылались друзья Обинье на то, что причины ненависти со стороны королей должны быть для республики причиной милости, страх оказался сильнее желания принять на службу этого верного человека.

Помешав этому делу, Мирон затеял выжить Обинье из Женевы четырьмя способами. Во-первых, он пожаловался, что в этом городе Обинье дурно отзывается о французском короле, причем для борьбы с этим злом потребовал тщательного расследования. Во-вторых, он предъявил письма короля, указывавшего на некое лицо, не называя его по имени. На этот раз, с ведома обвиняемого, синьория написала о событиях в городе следующее: «Что касается остальной части вашего письма, направленного против неких лиц, бежавших в наш город, уличенных и осужденных за злейшие преступления, за козни и заключение договоров, направленных против французского государства, а также за несоблюдение обязанностей почтения, подобающего королевскому величеству, уведомляем вас, — различая эти два пункта, — что никогда ни одно частное лицо не подавало жалобы в нашем городе (а, как вам известно, жаловались многие), не получив удовлетворения от правосудия, действующего столь же решительно и сурово, как и во всяком другом месте, где данное лицо могло бы остановиться. Если жалобщикам угодно будет послать в эти места человека, способного выступить обвинителем с необходимыми для этого документами, к тому же по повелению короля и с вашей рекомендацией, мы приложим все усилия, дабы поддержать славу правосудия, приобретенную нашими предшественниками. А что касается непосредственно короля, мы выполним наш долг со всей твердостью и строгостью, какая только потребуется, дабы показать, как высоко ценим мы столь великое имя. Мы доказали это в прошлом году, когда один дворянин, бежавший в наш город, подал нам жалобу на донесение, полученное вами по такому же делу; тогда в спешном порядке посланы были два синьора из совета, бывшие синдики, дабы произвести тщательный обыск, долженствовавший послужить либо к оправданию, либо к осуждению обвиняемого. Следствие продолжалось шесть месяцев, в течение каковых дворянин вынужден был пребывать в стенах нашего города, как в тюрьме».

Между тем Обинье купил себе землю в Крете133 и построил там дом. Это обошлось ему в одиннадцать тысяч экю. Следует упомянуть о том, как однажды он сорвался с высоты шестого этажа, проломив при падении леса. Чтобы не упасть, он ухватился одной рукой за положенный недавно камень величиной не больше чем с кулак; повиснув всей тяжестью тела на этой руке, хранившей следы двух ран, он успел еще увидеть два острейших кола, только и ждавших, чтобы проткнуть его. Он и упал бы на них, если б его люди не подоспели на помощь; так никогда и нигде Бог не давал ему жить в безопасности.

Постоянные преследования со стороны двора вызвали в нем желание уехать, чтобы не быть в тягость городу, которому он доверил жизнь. Но непрестанные угрозы и признаки предстоящей осады удерживали его, поэтому он пользовался домом в Крете лишь во время коротких отлучек из города, когда это советовали ему друзья.

Решительней всех других было третье нападение. Не выслушав обвиняемого, даже не вызвав его в суд, его заочно приговорили к отсечению головы за то, что он одел несколько бастионов камнями церкви, разрушенной в 1562 году. Это был четвертый смертный приговор за подобные же преступления, доставивший ему славу и удовольствие. Этими происками хотели вызвать к нему ненависть в Женеве и, кроме того, помешать браку, о котором он вступил в переговоры.

Обинье задумал жениться на вдове господина Бальбани, происходившей из луккского рода Бурламаки. Возникновению этого плана способствовала людская молва, высоко превозносившая эту недавно овдовевшую даму, горячо любимую и почитаемую за благороднейшее происхождение, богатство и умение вести дом. Накануне заключения брачного договора преследуемый подумал: «Если я имею дело с заурядной душой и заурядной смелостью, с женщиной, не готовой подвергнуть опасности свою жизнь за дело, за которое меня приговорили к смерти, она от страха порвет со мной. Но если я нашел душу выше средней, способную ни перед чем не склоняться, ей предоставляется случай проявить себя и осчастливить меня». После этого решения он сам принес ей известие об этом смертном приговоре и получил следующий ответ: «Я очень счастлива участвовать вместе с вами в борьбе за Бога; что соединил Бог, не разъединит человек».

Так 24 апреля 1623 года был заключен брак, о котором господин Фоссиа сложил следующее четверостишие:

Тебе готовит смерть позорную Париж,

Женева же дарует брачные палаты.

Там ты в изображении горишь134,

Здесь ты живешь в объятиях Ренаты.

Незадолго до женитьбы Обинье отпустил со службы, щедро удовлетворив их платою, четырех дворян, которых долгое время содержал при себе. Отказавшись от чести и удобств предоставленного ему синьорами жилища, он остался жить вдвоем с женою в своем доме. Он также не пожелал больше подвергаться нападкам за пользование почетными местами в храме, из-за которых германские графы роптали на него. Тогда синьория отвела ему удобнейшее место, которое когда-то занимал один пфальцский курфюрст и многие французские военачальники.

Пора сказать, что, увидя в укреплениях Сен-Виктора два кронверка, великолепно спланированных господином де Бетюном, но сделанных наспех и на слишком скупо отпущенные средства, Обинье пожелал укрепить их камнями, которые можно видеть там еще и теперь. А так как фланк куртины находился слишком далеко от внутренних сторон кронверков, он наметил для них соединительную часть, но с тем, чтоб установить ее только в случае необходимости, оттого что эту работу можно выполнить на виду у неприятеля, а также для того, чтобы не тронуть частных владений и не вызвать вражды, порождаемой подобными предприятиями. Но некий богатейший господин, сын одного из виднейших синдиков, какие только были в Женеве, к тому же генеральный прокурор, заговорил о своих интересах слишком громко, по мнению синьоров, и синьоры немедленно предписали строителю в двухчасовой срок обозначить соединительную часть, согласно имевшемуся приказу, под страхом отрешения от должности. Синьория сама явилась туда, чтобы поскорей поставить рабочих. Обинье же прибежал, чтоб отложить это дело. Но постановление синьории взяло верх над его просьбами и доводами. После этого его врагами не преминули стать представители рода столь могущественного, что, когда один из них вступал в тяжбу, то в суде Двухсот приходилось давать отвод по крайней мере шестидесяти из них, ибо то были родственники истца.

Неутомимые эти враги пользовались различными поводами для мщения: появлением в печати «Истории», ненависть автора которой (как говорили они) раздражает Францию, первым приездом в Женеву старого маркграфа Баденского, вызвавшим слух, что маркграф явился по наущению Обинье, чтобы набрать армию и разжечь этим гнев императора. Однако оказалось, что никогда маркграф и Обинье не знали друг друга лично и не сносились письменно. Это обвинение обнаружило злую волю многих людей; им стало стыдно, когда они увидели, что маркграф отлично принят в Женеве и живет здесь уже пять лет, не считая его поездки в Данию.

Против Обинье строили еще немало козней, убеждая жителей, что этот чужеземец советовал синьорам держать народ в черном теле и придумал новые подати. Все эти истории оказались ложными; было признано, что Обинье бежал из Франции оттого, что там его сочли и объявили республиканцем.

Но последнее предприятие еще более распалило его врагов и почти отпугнуло охладевших к нему друзей. В то время как потеря Ла-Рошели, события в Лангедоке135 и разорение Германии устрашали наименее стойких людей, Розе, посланный вместе с господином Сарразеном ко французскому двору, умело обработал государственного секретаря Эрбо своими письмами и письмом, которое заставил написать самого представителя; итак, владелец замка провел в своем Крете три месяца не без тревог. Дело в том, что в это время кто-то, как подозревают, герцог д’Эпернон или архиепископ бордоский, или они оба, подкупили около десятка убийц, два года подряд дерзко бесчинствовавших в этих краях и поклявшихся спасением души (на него они не могли и рассчитывать) убить Обинье. Но тот, кого они подстерегали, выходил из дому только в сопровождении своих людей, сам искал этих убийц и написал господину де Канда- лю'“ с просьбой посоветовать своему отцу выбрать наемников получше.

В конце концов Женева высказалась против отъезда Обинье; благороднейшие люди одержали верх, не остыла и горячая любовь к нему простого народа.

Незадолго до этого господин коннетабль137, участвуя в генуэзской войне, послал государственного советника Бюльона к Обинье, хотя при последнем свидании в Сомюре тот крупно с ним повздорил. Теперь дело шло о наступлении на Франшконте, и с этой целью бедному des- terrado138 предлагали три старых полка и один новый с преданной ему ротою конных латников, но война шла вяло и была, по видимости, уже на исходе.

Вскоре, возвращаясь из Константинополя в Лондон, прибыли в Женеву чрезвычайный посол граф де Карлейль и кавалер Томас Роу; они оказали Обинье почести сверх меры и горячо приглашали его приехать в Англию. Он охотно согласился и заранее получил место на корабле, который граф велел зафрахтовать в Страсбурге для возвращения.

Этой поездке помешала та же причина, которая дважды уже заставила его отказаться от подобного намерения: появились верные признаки предстоящей осады. Между тем в этом году Женева была лишена самых необходимых средств. Упомянув об Англии и о переговорах между графом де Карлейлем и Обинье, я должен рассказать и то, что предпочел бы скрыть.

Бог не хочет, чтобы милость его переходила по наследству: Кон- стану, старшему из своих детей, единственному своему сыну, Обинье дал самое тщательное воспитание, затрачивая на это суммы, какие употребили бы на сына какого-нибудь государя, и приставил к нему превосходных наставников, каких только можно найти во Франции, даже переманивал их из лучших домов, назначая им двойное жалованье. Между тем этот дрянной человек сначала развратился в Седане пьянством и игрой, а потом забросил занятия словесностью и окончательно погубил себя в Голландии. Вскоре в отсутствие отца в Jla-Рошели он женился на несчастной женщине, которую впоследствии убил. Желая отвлечь его от двора, отец набрал на свои средства и дал ему полк для участия в войне принца де Конде, но ничто не могло смирить дерзость этой погибшей души. Констан устремился ко двору, где потерял в игре в двадцать раз больше того, что имел; помочь этому он не нашел другого средства, как отречься от своей веры. Он был отлично принят при дворе и признан блистательнейшим умом нашего века. Узнав о частом общении сына с иезуитами, отец в письмах запретил ему водиться с подобной компанией; Констан ответил, что действительно беседует с отцом Арну и с дю Май. Как бы то ни было, Констан получил от папы разрешение посещать проповеди и участвовать в трапезах так называемой реформатской веры. Затем он явился в Пуату с целью захватить крепости своего отца, который, чтобы отвлечь его (от двора), назначил его своим наместником в Майезэ и предоставил ему полновластно управлять, а сам удалился в Доньон. Вскоре Майезэ превратился в игорный дом, бордель и мастерскую фальшивомонетчиков, а наш кавалер стал похваляться при дворе, что его солдаты, все до одного, стоят за него против его отца. Уведомленный обо всех этих делах местными протестантскими церквами и, вдобавок, одной придворной дамой, отец сел на корабль, взяв петарды и несколько лестниц. Прибыв в окрестности Майезэ, он пошел один, переодетый, к воротам цитадели. Часовой хотел преградить ему дорогу. Обинье бросился на него с кинжалом, одержал верх и прогнал тех, кого признал изменниками. Вытесненный злодей удалился в Ниор, под крылышко барона де Навай, отрекшегося, как и он сам, от протестантской веры. Оттуда он несколько раз совершал набеги на Доньон, к тому времени уже проданный герцогу де Роану и управляемый господином де От-Фонтеном, имевшим заместителя вполне преданного, но бесполезного для военного дела.

Однажды к лежавшему в лихорадке майезэскому губернатору явился один капитан. Хоть отрекшись и последовав за его сыном, но чувствуя себя обязанным за благодеяния отцу, он сообщил, что Констан направляется с восемьюдесятью людьми по воде и с другим отрядом — сухим путем, чтобы захватить в эту ночь или Майезэ или Доньон. Больной тотчас же велел подать себе штаны и, взяв с собой из гарнизона тридцать шесть человек, без лейтенанта, без сержанта, сел на коня, решив подстеречь сына на обеих дорогах сразу. Едва он проехал полмили, его лихорадка усилилась. Вдруг к нему галопом подоспел его зять, господин д'Ад, с двумя людьми, преклонил перед ним колено и с большим трудом, приведя множество доводов, умолил его вернуться и лечь опять в постель. Получив указания от тестя, д’Ад через два часа встретил шурина, который шел на Доньон. И, хоть Констан был вдвое сильнее, д’Ад напал на него, взял в плен шестнадцать человек и передал их герцогу де Роану, в ту пору бывшему губернатором провинции, но и герцог так и не смог добиться суда над ними.

Когда-то король сказал Констану, что заменит ему потерянного отца. Но вскоре Констан внушил всем своим омерзение, а тем, кому стал служить, — ужас и презрение. Прогнанный всеми, кроме известной сводницы де ла Бросс и шлюх, содержавших его, он вступил с отцом в переговоры о примирении. Обинье ответил, что земной отец заключит с ним мир после того, как сын примирится с отцом небесным. Тогда Констан явился в Женеву, представился пасторам, дал в этом городе, в Пуату и в Париже все требуемые расписки, написал яростные стихи и прозу против папства, за что и получил деньги и содержание, равное тому, которое отец мог бы выделить ему из своего имущества.

Констану посоветовали отправиться к шведскому королю с тем, чтобы наверняка, немедленно по приезде получить у него должность. Но Швеция находилась слишком далеко от притязаний Констана. Он предпочел поехать в Англию. Заметьте, что этот злонамеренный человек настолько внушал подозрения отцу, что не смог добиться от него сопроводительных писем ни к королю, ни к герцогу Бьюкингемскому, а получил только письма к некоторым друзьям, и то с разными оговорками.

В Англии Констан представился и объяснил отсутствие у него сопроводительных писем опасностями дороги. Это было после событий в Ла-Рошели, когда английский король, чтобы решить вопрос о войне, призвал только герцога Бьюкингемского, четырех лордов, господина де Сен-Бланкара, уполномоченного герцога де Роана, и этого негодяя, назвавшегося представителем своего отца. Собрание решило объявить войну Франции и безотлагательно принять спешные меры. Поэтому постановили послать за Обинье. Сначала это было поручено кавалеру Вернону, но наш плут взял это на себя в качестве сына.По приезде в Женеву он изложил отцу порученное ему дело. На многократные вопросы, не побывал ли он в Париже, Констан со всяческими клятвами отвечал отрицательно, потому что не ездить в Париж было важнейшим условием сохранения мира между отцом и сыном, условием, соблюдать которое сын под присягой поклялся отцу, знавшему, что этот негодяй теряет голову в борделе. Потом Констан вынужден был рассказать о своем путешествии. Тут в какой-то незначительной подробности описания отец заподозрил неправду, после чего решил не ехать в Англию и отослал вестника обратно, дав любезный ответ, составленный в общих выражениях, но не открыв истинных намерений. Констан это почувствовал, посетовал на отца, но не добился ничего другого.

По дороге в Женеву он побывал в Париже и виделся ночью с господином де Шомбергом, а на обратном пути ночью же — с тем же лицом и с королем. В благодарность за оказанную ему в Англии столь незаслуженную честь он открыл им замыслы этой страны. .И вот за это отец порвал с сыном.

Стараясь оградить себя от гнусных поступков своего отпрыска, старик вознамерился сам отправиться в Англию и уже согласился воспользоваться кораблем графа Карлейля; но в это время разразилась мантуанская война: границы Франции, Италии и Германии кишели войсками, а Женеве не хватало хлеба, соли и других жизненных припасов, чтобы выдержать даже месячную осаду, причем враги это знали. Тогда Обинье, ненавидимый за то, что уже пять лет докучал жителям предостережениями, отверг всякую мысль о капитуляции и отказался от всех других помыслов, дабы найти в Женеве почетную смерть.



загрузка...