Эволюция научных взглядов Буслаева отмечена чрезвычайной интенсивностью. Трудно назвать другого филолога XIX в., который за какие-нибудь 25-30 лет ушел бы так далеко от своих ранних работ. В связи с этим возникает вопрос о том, представляют ли такие статьи Буслаева, как «Сравнительное изучение народного быта и поэзии» и «Странствующие повести и рассказы» (1874), принципиально новый этап его творчества, никак не связанный с более ранним, или это его органическое продолжение. Идет ли речь о внутренней эволюции взглядов Буслаева, или же он просто сменил одно научное направление на другое? Во втором случае придется считать, что Буслаев признал ошибочность своих концепций 1840-1850-х гг. В первом — искать в его ранних работах такие черты, которые подготавливали точки зрения 1870-х гг.
В историографии по данному вопросу высказывались две противоположные точки зрения. Согласно одной из них, наследие ученого всегда сохраняло известную целостность. Новые концепции не отменяли более ранних, но как бы выстраивались рядом с ними, дополняли их, уточняли, углубляли. На это органическое единство творческого пути своего учителя справедливо указал А. Н. Веселовский в рецензии на книгу Буслаева «Мои досуги»: «…открывались новые материалы, новые области научного ведения... и автор принимал их к сведению, знакомился с результатами исследований и сам помогал различать их, но его идеальный кругозор не изменился от этого материального приумножения» [Веселовский 1886, с. 154].
Существует, однако, и иная точка зрения, высказанная первоначально самим Буслаевым. В предисловии к сборнику «Народная поэзия» Буслаев писал о том, что с начала 1860-х гг. «изучение народности значительно расширилось в объеме и содержаний, и соответственно новым открытиям установились иные точки зрения, которые привели ученых к новому методу в разработке материалов. Так называемая Гриммовская школа с ее учением о самобытности народных основ мифологии, обычаев и сказаний, Которое я проводил в своих исследованиях, должна была уступить место теорий Взаимного между народами общения в устных й письменных преданиях. Многое, что признавалось за наследственную собственность того или другого народа, оказалось теперь случайным заимствованием, взятым извне вследствие разных обстоятельств* более или менее объясняемых историческими путями, по которым направлялись эти культурные влияния» [Буслаев 1887, С* 1И-1У]. Буслаев поясняет, что решился напомнить «такие устарелые работы» только по просьбе Академий наук й печатает их в виде «материалов по истории науки» [там же, с. IV].
Эти суждения Буслаева чрезвычайно важны как его собственная оценка той эволюции, которую претерпели в целом разыскания в области народной поэзии с 1860-х по 1880-е гг., однако творческий путь самого Буслаева все же имел значительно более сложный характер.
В словах Буслаева чувствуется несколько преувеличенная скромность, быть может, даже переходящая в самоуничижение. Напрашивается такая параллель. В 1862 г. А. А. Хованский, издатель «Филологических записок», обратился к Буслаеву с предложением переиздать его книгу «О преподавании отечественного языка» (1844), не перерабатывая ее. В письме от 2 мая 1862 г. Буслаев ответил согласием, но просил «сделать критическое предисловие», в котором строго отозваться о книге и указать, что она публикуется только как материал для «истории педагогики» [Афиани 1972, с. 310]. Конечно, такие самооценки Буслаева ни в коей мере не отвечают действительным достоинствам его трудов: и книга «О преподавании отечественного языка», и работы Буслаева об эпосе в значительной степени не устарели и до сих пор, а не только в XIX в. (см.: [Азбелев 1991, с. 16; Протченко 1992, с. 24]).
Между тем А. Н. Пыпин принял слова Буслаева из предисловия к «Народной поэзии» с полной серьезностью и тем самым как бы согласился с тем, что работы Буслаева действительно годятся в основном как «материалы для истории науки». Он признал за ними только значение «первого толчка и первых опытов исследования», которые подготовили почву для новых, более прочных взглядов [Пыпин 1891, с. 106-107].
А. Н. Пыпин как бы не заметил ни творческой эволюции Буслаева, ни таких его работ 1870-х гг., как «Сравнительное изучение народного быта и поэзии» и «Странствующие повести и рассказы», а в своих оценках Буслаева 1840-1850-х гг. исходил из одностороннего взгляда на ученого как русского продолжателя Я. Гримма и романтического поклонника доисторической старины.
Точку зрения А. Н. Пыпина поддержал позднее Ю. М. Соколов, который написал, что Буслаев был сначала последователем Я. Гримма, а в 1870-е гг. «осознал ошибочность мифологической, теории» и примкнул к «Бенфеевской школе „заимствования"» [Соколов 1941, с. 56]. Это мнение, к сожалению, повторяется до сих пор в популярных и справочных изданиях, однако оно чрезвычайно упрощает проблему. Буслаев сумел оценить плодотворность теории литературного заимствования и теории широкого культурного общения между народами и подверг основательной критике злоупотребления так называемой «мифологии природы», но явным преувеличением является утверждение о том, что он «осознал ошибочность мифологической теории». Кроме этого, обратившись к работам Буслаева, условно говоря, «мифологического периода», мы легко убедимся в том, что он никогда не сводил народную словесность к самобытным славянским и тем более русским началам, но всегда учитывал и более глубокую индоевропейскую перспективу, и общечеловеческие закономерности психологического характера, и многообразные историко-культурные и литературно-фольклорные международные связи.
Важным шагом на пути к более объективному освещению творческого пути Буслаева стала «История русской фольклористики» М. К. Азадовского. Автор подчеркнул отличия во взглядах и в исходных импульсах научного творчества Буслаева и Я. Гримма, отметил, что «Буслаев поставил в центре своих интересов изучение подлинного народного миросозерцания», что он «всегда отчетливо представлял значение книжных влияний и первый поставил вопрос о тесной связи народной поэзии с письменными памятниками», впервые показал значение двоеверия как основной характеристики древней русской поэзии [Азадовский 1963, с. 53-54, 63-65]. В то же время М. К. Азадовский упрекал Буслаева за то, что его построения «совершенно статичны», и в них отсутствует «принцип исторического развития» [там же, с. 67]. По мнению М. К. Азадовского, Буслаев «был типичным романтиком, принявшим всю методологию романтической школы и всю жизнь находившимся под ее обаянием» [там же, с. 56]. М. К. Азадовский так же, как и А. Н. Пыпин, процитировал автохарактеристику Буслаева из предисловия к «Народной поэзии», однако справедливо отметил, что «в приведенной цитате речь идет только о некоторых коррективах, но отнюдь не о пересмотре всей теории в целом или тем более отказе от нее» [там же, с. 69-70].
В 1968 г. вопросу об эволюции теоретических взглядов Буслаева посвятил специальную статью Ф. М. Селиванов. Он напомнил о том, что в 1870-х гг. Буслаев признал плодотворность теории литературного заимствования и отозвался критически о тех ученых, которые еще недавно «в самодовольных мечтах лелеяли разные национальные предания, называя их своими, родными, наследием отцов и предков» [Буслаев 1886, ч. 2, с. 374]. В то же время Буслаев не отказался полностью и от мифологической теории. Ф. М. Селиванов показал, как ненадежна при определении научного credo Буслаева опора на отдельные цитаты из его статей. Он отметил, что и гораздо раньше, уже в работах 1840-1850-х гг., Буслаев признавал письменные источники и заимствованный характер таких народнопоэтических произведений, как духовные стихи, новеллистические сказки, анекдоты и рассказы забавного или поучительного содержания. И к теории заимствования, и к этнографической теории Буслаев пришел, постепенно присматриваясь к их возможностям: «Конечно, и теория этнографическая, и теория заимствований заставили пересмотреть прежние выводы о месте происхождения и путях проникновения на Русь отдельных произведений, но они не поколебали точки зрения Буслаева на генетическую связь устной поэзии с мифологией как системой мировоззрения народа в догосударственную эпоху» [Селиванов 1968, с. 34]. Таким образом, Ф. М. Селиванов фактически вернулся к той точке зрения на творческий путь Буслаева, которую в общем виде еще в 1886 г. высказал А. Н, Веселовский.