загрузка...
 
Влияние Я. Гримма и становление сравнительно-исторического метода
Повернутись до змісту

Влияние Я. Гримма и становление сравнительно-исторического метода

В книге «Мои воспоминания» Буслаев рассказывает о работе над своей первой книгой «О преподавании отечественного языка» (1844): «Вместе с капитальным исследованием Вильгельма Гумбольдта о сродстве и различии индогерманских языков я изучал тогда сравнительную грамматику Боппа и умел уже довольно бойко читать санскритскую грамоту <...> Но особенно увлекся я сочинениями Якова Гримма и с пылкой восторженностью молодых сил читал и зачитывался его историческою грамматикою немецких наречий, его немецкою мифологиею, его немецкими юридическими древностями. Этот великий ученый был мне вполне по душе. Для своих неясных, смутных домыслов, для искания ощупью и для загадочных ожиданий я нашел в его произведениях настоящее откровение <...> В своих исследованиях германской старины Гримм постоянно пользуется грамматическим анализом встречающихся ему почти на каждом шагу различных терминов глубокой древности, которые в настоящее время уже потеряли свое первоначальное значение, но оставили по себе и в современном языке производные формы, более или менее уклонившиеся от своего раннего первообраза, столько же по этимологическому составу, как и по смыслу. Сравнительная грамматика Боппа и исследования Гримма привели меня к тому убеждению, что каждое слово первоначально выражало изобразительное впечатление и потом уже перешло к условному знаку отвлеченного понятия, как монета, которая от многолетнего оборота, переходя из рук в руки, утратила чеканный рельеф и сохранила только номинальный смысл ценности» [Буслаев 1897, с. 281-282].

Таким образом, Буслаев непосредственно указывает на труды В. Гумбольдта (1767-1835), Я. Гримма (1785-1863) и Ф. Боппа (1791-1867) как основные методологические источники его ранних разысканий. Такое сочетание имен, разумеется, не является случайным. Речь идет об ученых, которые, «совершили переворот в историко-филологической науке и заложили основание сравнительно-исторического языкознания и сравнительной мифологии» [Смирнов 1971, с. 68].

Буслаев был, несомненно, одним из лучших в России знатоков не только языковедческой, но и философской литературы на немецком языке. В круг его чтения входили труды И. Канта и Г. В. Ф. Гегеля, Ф. Шиллера и И. В. Гёте, Ф. Шеллинга и А. Шлегеля, Г. Э. Лессинга и И. Г. Гердера [Кызласова 1985, с. 41]. Еще в 1855 г. глубокую образованность Буслаева отмечал А. Н. Афанасьев в своих записках о Московском университете: «На филологическом факультете... справедливое внимание обращает теперь (1855) Ф. И. Буслаев, труды которого представляют так много нового и полезного и который обещает вскоре издать русскую грамматику, составленную по памятникам и по фактам, представляемым живою разговорною речью. Его филологическое образование, основанное на результатах знаменитых немецких умов, весьма прочно и едва ли у нас составляет не единственный пример» [Афанасьев 1986, с. 318].

Впрочем, философская эрудиция не мешала Буслаеву весьма критически относиться к умозрительным построениям. «Критика философская более или менее шатка и подвержена сомнению, ибо всякий может и не признать философского основания, на коем полагается критика. Притом философствование или безусловно (и часто бессознательно!) покоряется чужому мнению, как аксиоме, или же переходит в личное мечтание и доводит до произвольных предположений», — писал Буслаев в своей первой книге [Буслаев 1992, с. 96].

О влиянии на Буслаева Я. Гримма — лингвиста, мифолога и фольклориста — писали многие исследователи [Пыпин 1891, с. 98-105; Ягич 1910, с. 536-545; Азадовский 1963, с. 48-52; Смирнов 1971, с. 58, 62 и др.; Баландин 1988а, с. 5-6, 13-15 и др.]. При всей очевидности этого влияния не следует все же преуменьшать творческой оригинальности Буслаева. Совершенно справедливой представляется мысль А. И. Соболевского о том, что, «усвоив мнение немецкого ученого о высокой ценности народного поэтического материала и главные основания его метода исследования, он [Буслаев. — А. Т.] в дальнейшей разработке материала совершенно независим от Гримма» [Соболевский 1891, с. 424].

Буслаев и сам многократно свидетельствовал о том, что следует по стопам Я. Гримма и в языковедческих, и в фольклорно-мифологических разысканиях. В предисловии к своей первой книге Буслаев высказался твердо и недвусмысленно: «Из всех современных ученых, — писал он, — преимущественно следую Якову Гримму, почитая его начала самыми основательными и самыми плодотворными и для науки, и для жизни» [Буслаев 1992, с. 26]. Буслаев называет Я. Гримма «великим филологом нашего времени» [там же, с. 66], пишет о том, что изучением народной словесности «современная наука преимущественно обязана энергической, гениальной деятельности Я. Гримма и его многочисленных последователей» [Буслаев 1861а, т. 1, с. 403]. Вслед за Я. Гриммом Буслаев принимает разграничение филологического и лингвистического изучения языка ([Буслаев 1992, с. 28-29], см. также: [Смирнов 1971, с. 5-7]) и отмечает: «Як. Гримм хотя совершеннейший лингвист в своей „ Deutsche Grammatik", однако, применяя языкознание к реальным предметам, дает своим лингвистическим исследованиям и филологический интерес...» [Буслаев 1992, с. 29]. В одной из рецензий Буслаев констатировал, что «историческая метода Я. Гримма оказалась примиряющим началом во вражде лингвистов с филологами» [Буслаев 18526, с. 22].

Как и Гримм, Буслаев понимает историю языка чрезвычайно широко, рассматривая ее по существу как народознание или прикладную историю культуры. Через все труды Буслаева проходит мысль о тесной связи языка и жизни народа, его духовной культуры.

В своем разборе «Мыслей об истории русского языка» И. И. Срезневского Буслаев дает краткий очерк развития сравнительно-исторического языкознания, особо отмечая роль Я. Гримма и В. Гумбольдта в становлении этой науки. «История языка — наука новая, — утверждает Буслаев. — Даже в самой Германии только в 1848 году появилась впервые настоящая, достойная своего названия „История немецкого языка" Я. Гримма, который в течение с лишком сорока лет готовил себя к этому труду самыми специальными и утомительными исследованиями по части немецких древностей, мифологии, права, науки и языка <...> Недавним успехам исторической грамматики способствовало сравнительное изучение языков индоевропейских, приведенное уже в некоторую систему в лингвистических сочинениях Боппа, Потта, Бенфея, Бюрнуфа и других и приспособленное к истории языка Яковом Гриммом. Неутомимое исследование мельчайших подробностей в сравнительно-исторической грамматике не осталось бесплодным и для философской мысли, которая новым и ясным светом осветила знание и смысл грамматических форм в превосходных монографиях Вильгельма Гумбольдта. При таких-то благоприятных обстоятельствах возникло изучение славянских наречий» [Буслаев 18506, с. 31].

Наиболее развернутую характеристику творческого наследия Я. Гримма Буслаев дает в своей рецензии на статью А. С. Хомякова «Сравнение русских слов с санскритскими» (1855). Многое из того, что Буслаев говорит здесь о методе Я. Гримма, можно с равным успехом отнести к нему самому. «Никто лучше Я. Гримма не умел понять и приложить к многосторонним исследованиям этой истинно разумной лингвистической системы, безошибочной в ее средствах и исполненной жизненных интересов в ее результатах. Одним и тем же живительным духом этой системы проникнуты все лингвистические исследования Гримма, от его „Грамматики" до „Мифологии" и „Древностей немецкого права". Так „Грамматика" его служит образцом самого точного изложения этимологических и синтаксических законов языка, так „Мифология", „Древности немецкого права" и другие литературно-исторические исследования и многие лингвистические монографии его предлагают образец глубокого понимания слова как самого чувствительного органа для выражения тончайших оттенков духовной жизни народа. При этом должно заметить, что как в чисто формальных, грамматических, так и в историко-лингвистических исследованиях своих этот великий немецкий ученый умел соединять с глубоким воззрением философа и историка самую строгую точность грамматиста, останавливающего терпеливое внимание свое на каждой букве, на каждом едва заметном изменении звука в образовании или изменении слов. Читая его „Грамматику", чувствуешь живую связь языка с верованиями и убеждениями народа; изучая его „Мифологию", невольно соглашаешься с его лингвистическими соображениями, основанными на самом точном соблюдении всех законов сравнительно-исторической грамматики. Мощный дух истинно великого ученого проявляется во всей обаятельной силе своей не только в целом исследовании, но и в отдельных наблюдениях над мелочами, входящими в состав целого, и везде, и в целом и частях, оказывается одна и та же глубина и полнота воззрений на самую сущность изучаемого предмета» [Буслаев 18556, с. 37-38].

Впрочем, на той же странице Буслаев довольно жестко отзывается об отдельных недостатках работ Я. Гримма. В частности, в воззрениях на происхождение языка русскому ученому ближе точка зрения В. Гумбольдта. По мнению Буслаева, в своей монографии о происхождении языка Я. Гримм «вдается <...> в некоторые мечтания, более любопытные, нежели важные в истории науки. В. Гумбольдт оградил себя от мечтательного решения этого вопроса глубокою мыслью о том, что зачатие всякой жизни сокрыто от глаз наблюдателя в таинственном лоне природы; .Гримм не внял предостерегавшему голосу и решился с анатомическим ножом грамматиста-аналитика проникнуть в эту таинственную область, но изнемог в борьбе с неразрешимым вопросом» [там же, с. 38].

Восхищение Буслаева вызывает то, как Я. Гримм сумел в своих сочинениях проследить «первобытное, эпическое отражение народного быта в языке» [Буслаев 1861а, т. 1, с. 186]. В работах Я. Гримма Буслаев находит многочисленные примеры того, как исследование «мифологии языка» позволило распутать «фантастический узел», в котором «в формах языка умели неразрешимо сочетаться воззрения и впечатления с старобытными верованиями, составляющими в образовании языка особый род эпического чудесного» [там же с. 187]. Вслед за Я. Гриммом Буслаев стремится «открывать следы давно забытого порядка вещей в словах, по-видимому, не подававших к тому никакого повода» [там же, с. 183].

По мнению Буслаева, «энергическая, гениальная деятельность Я. Гримма и его многочисленных последователей» дала «новое направление исследователям теории литературы» и расширила их воззрения [Буслаев 1861а, т. 1, с. 403]. Братья Гримм довели «до блистательных результатов» историко-филологическую разработку народной поэзии [там же, с. 378]. «Изучавшим исследования Я. Гримма вполне понятно, сколько глубины мысли и верованья, сколько жизненности народного быта заключается иногда в кратком сравнении, даже в одном эпитете, которым народный певец определяет предмет речи» [там же, с. 378-379].

Близки русскому ученому и эстетические воззрения Я. Гримма. В частности, он неоднократно воспроизводит мысль Гриммов о том, что «в народной поэзии все хорошо, потому что все безыскусственно, все истинно» ([Буслаев 1870, с. 76]; см. также: [Буслаев 1861а, т. 1, с. 57, 405-406; Буслаев 18726, с. 651]).

Буслаев поддерживал идеи Я. Гримма о тесной связи языка, мифологии, народной поэзии и обычаев с историей народа. Он мог бы с убежденностью повторить слова Я. Гримма о том, что «наш язык — это наша история» [Смирницкая 1984, с. 157]. Для обоих ученых имела принципиальное значение мысль о том, что только из прошлого и в соотнесении с ним может быть понято настоящее. По убеждению Буслаева, «прошедшее есть необходимый элемент жизни народной» [Буслаев 1992, с. 60].

Строгая научная методика и у Я. Гримма, и у Буслаева находилась в разительном противоречии с романтическими взглядами на сущность языка. Буслаев разделял с Я. Гриммом и другими языковедами первой половины XIX в. концепцию языка как выражения народного духа, теорию о двух периодах в жизни языка, осмысление языка как своеобразного природного организма [Смирницкая 1984, с. 149].

Вслед за Я. Гриммом и другими мыслителями романтической эпохи Буслаев усвоил взгляд на мифологию как создание бессознательно творящего народного духа, подобное языку [Пыпин 1891, с. 101]. Буслаеву были близки мысли Я. Гримма о том, что «миф соответствует глубинной сути народа», что язычество покоится «на исполненном тайны откровении, сравнимом с чудесами языка, творения и продолжения человечества» [Гримм 1987, с. 64, 71].

Особенно дорог Буслаеву «исторический взгляд Гримма на язык». Как отмечают историки науки, первый научный метод, который применялся в европейском языкознании начала XIX в., был метод сравнительный, основанный на сопоставлении материальных форм языка [Колесов 1984, с. 165]. Буслаев вносит в русское языкознание исторический принцип. «Односторонность философской грамматики состоит в том, что она видит в языке только одну логику, опуская из виду всю полноту и многосторонность народной жизни, — утверждал Буслаев в 1844 г. — Поэтому-то несравненно глубже исторический взгляд Гримма на язык. Гримм полагает филологию краеугольным камнем не только истории, но и правоведения и мифологии, в чем всяк легко убедится из его „ Deutsche Rechtsalterth?mer" и „ Deutsche Mythologie“. Только историческая грамматика может познакомить с внутренними силами и богатством языка. Сравнительный способ надежен единственно тогда, когда исторически исчерпаны все сокровища языка...» [Буслаев 1992, с. 196]. В заостренной форме эту мысль Буслаев высказывает в письме к П. С. Билярскому от 11 июня 1848 г.: «Сравнительные исследования вне исторического порядка решительно признаю вредными для науки» [Истрин 1906, с. 1].

В книге «О преподавании отечественного языка» Буслаев пишет о том, что в языке «выражается вся жизнь народа» и, применяясь на протяжении многих веков к самым разнообразным потребностям, язык «доходит к нам сокровищницею всей прошедшей жизни нашей» [Буслаев 1992, с. 271]. Так как «речь, теперь нами употребляемая, есть плод тысячелетнего исторического движения и множества переворотов», то «определить ее не иначе можно, как путем генетическим; отсюда необходимость генетического исследования» [там же, с. 270].

Основываясь на опыте Я. Гримма, Буслаев делает вывод о том, что сравнительно-историческое (а не просто сравнительное) начало составляет сущность науки о языке [Буслаев 18526, с. 23]. По мнению ученого, именно «методе» Я. Гримма — «исторической, с внесением в нее элемента сравнительного» — лингвистика обязана своими главными достижениями [Буслаев 18556, с. 9].

Впрочем, соотношение сравнительного и исторического начала Буслаев понимал диалектически. В книге «О преподавании отечественного языка» он писал о том, что исторический метод «есть уже вместе и сравнительный, ибо предполагает сравнение форм языка в различных периодах времени, а сравнительный вместе и исторический, ибо сравнивает языки различных времен» [Буслаев 1992, с. 192-193].

Глубокий анализ сравнительно-исторического метода Буслаева проделала И. Л. Кызласова на материале искусствоведческих исследований ученого; ее выводы важны и для осмысления филологических концепций Буслаева. По наблюдениям И. Л. Кызласовой, «уже в лингвистических теориях В. Гумбольдта и Я. Гримма, которые видели в языке отражение духовной жизни народа, принципы сравнительно-исторического метода совмещались с культурно-историческими установками» [Кызласова 1985, с. 45]. Предметом исследований для Буслаева была вся духовная жизнь русского народа; для его филологических и искусствоведческих трудов характерна широкая культурно-историческая ориентация. Метод Буслаева имел комплексный характер и объединял в себе сравнительно-исторические и культурно-исторические принципы. «Суть подобного изучения заключалась не в сравнении как исследовательском приеме, а в понимании исторической связи отдельных культур, в признании сходства их путей, неизбежности и плодотворности их взаимовлияний» [там же].

Буслаев придавал сравнительно-историческому методу универсальное значение, распространяя его не только на область языка, но и на области народной поэзии, мифологии и обрядовой жизни. При изучении устной словесности Буслаев считает «единственно нормальным... путь сравнительного языковедения», который противопоставляет «старинной, избитой колее риторического учения о фигурном выражении мыслей» [Буслаев 1866, с. 249].

С помощью сравнительно-исторического метода Буслаев предполагает извлечь общие для родственных народов «первобытные основы в языке, преданьях, верованиях и быте», а затем выявить и те индивидуальные черты, которыми эти народы отличаются друг от друга [Буслаев 1870, с. 27]. Чрезвычайно широко формулировал Буслаев задачи этого метода: «Отличить в народности общее от частного и на основании последнего определить ее характер, усвоенный тем или другим племенем, — вот задача сравнительно-исторического изучения языков, мифологии, нравов, обычаев й преданий» [Буслаев 1857, с. 738]. И прибавлял, что «важнейшие пособия для такого изучения предлагают по преимуществу исследования немецких ученых Боппа, Я. Гримма, многочисленных учеников того и другого, а между славянами — сочинения Шафарика» [там же, с. 738-739].

М. К. Азадовский упрекал Буслаева в том, что его построения «были совершенно статичными, в них отсутствовал принцип исторического развития» [Азадовский 1963, с. 67]. Это замечание уже вызвало возражения А. И. Баландина [Баландин 1988а, с. 135], однако к нему необходимо вернуться еще раз. Историзм Буслаева проявлялся не в том, чтобы искать в народной поэзии отклики на злобу дня или политические тенденции, но в том, чтобы открывать в прошлом народной культуры источник и основание ее современного состояния, а в настоящем — живое присутствие прошлых стадий развития. Генетический принцип пронизывает все сочинения Буслаева и по истории языка, и по истории эпической поэзии. Он последовательно выступает против школьной риторики, нормативной эстетики и логического языкознания, противопоставляя им соответственно филологию, историю искусства и сравнительно-историческое языкознание. А. Н. Веселовский был совершенно прав, когда в основе очерков, включенных Буслаевым в книгу «Мои досуги», усмотрел одну «общую, широкую идею», а именно «идею исторической эволюции» [Веселовский 1886, с. 161].

Не следует в то же время идеализировать методику Буслаева. В. Я. Пропп справедливо отмечал, что «в своих теоретических взглядах Буслаев шагнул чрезвычайно далеко и создал базу для дальнейшего развития науки», но его методике были свойственны такие недостатки, как «слабая техника сравнений, расположение явлений в мнимо историческом порядке, стремление всюду видеть и вскрывать мифическую древность» [Пропп 1984, с. 118-120].


 



загрузка...