загрузка...
 
А. Н. Веселовский и Ф. И. Буслаев: творческий диалог
Повернутись до змісту

А. Н. Веселовский и Ф. И. Буслаев: творческий диалог

Интерес к мифу пробудился у Веселовского еще в студенческие годы под влиянием Ф. И. Буслаева и П. М. Леонтьева, филолога-классика и последователя Ф. Шеллинга. В автобиографическом письме к А. Н. Пыпину ученый вспоминал о годах учения в Московском университете: «...я увлекся чтением Леонтьева (философия мифологии, Шеллинга), которого мне напомнил впоследствии Штейнталь» (Пыпин 1891, с. 424). И далее Веселовский сообщал: «К Буслаеву я перешел уже после этих влияний. Он читая оригинально, по-своему, с некоторыми скачками, связь которых не легко давалась новичку: заключение являлось нередко неожиданным; чтоб усвоить его, лекцию приходилось переду-мать; увлекали веяния Гриммов, откровения народной поэзии, главное: работа, творившаяся почти на глазах, орудовавшая мелочами, извлекавшая неожиданные откровения из разных цветников, пчел и т. п. старья» [Пыпин 1891, с. 424].

Веселовский пишет, что занимался у Ф. И. Буслаева он мало: «...помню, читал у него рукописный Синодик, делал выписки из Мессии Правдивого; но все это было неважно; важнее для меня были лекции Буслаева и рядом с ними его работы, давшие впоследствии содержание его „Очеркам"» [там же, с. 424-425].

Веселовский воспринял у Ф. И. Буслаева широкое понимание народности во всей совокупности ее проявлений, включая не только письменность и народную поэзию, но и мифологию, обрядность, язык и народное право. Он усвоил также взгляд на язык и поэтическую образность, обряды и верования первобытных народов как выражение «мифологического мышления, т. е. определенной стадии общественного сознания» [Жирмунский 1979, с. 119].

М. К. Азадовский отмечал, что Веселовский берет у мифологической школы «принцип народных начал, исторический принцип развития и учение о мифе как первичной форме творчества. Но он совершенно отрицает учение об эпическом периоде и связанный с ним комплекс идей: романтическое понимание народности и учение о мифологической сущности современной народной поэзии» [Азадовский 1938, с. 92]. В отличие от Ф. И. Буслаева, который описывал эпический период как своеобразный золотой век, Веселовский усматривал в нем мертвый застой, отсутствие развития и томящее однообразие. Веселовский иронизировал над культом эпического периода уже в одном из своих заграничных отчетов 1863 г., а наиболее полно развернул критику этого понятия в статье «Женщина и старинные теории любви» (1872), полемически направленной против идей Ф. И. Буслаева 1850-х гг..

В самом общем плане Веселовский двигался от мифологической школы к этнографической, связанной прежде всего с трудами английских культурных антропологов Э. Тай лора, Э. Лэнга и Д. Фрэзера. Аналогичным путем шел В. Маннгардт, который начинал свою деятельность как мифолог, но постепенно пришел к широкому сопоставительному изучению современных народных обрядов и обычаев. Переходное положение между «мифологами» и «этнографами» занимала и «народно-психологическая школа» Г. Штейнталя [Жирмунский 1979, с. 120].

Напомним, что лекции Г. Штейнталя Веселовский слушал в Берлине в 1862-1863 гг. одновременно с А. А. Потебней (см. выше, с. 290). Одобрительный отзыв о них и разбор общеэстетических взглядов Г. Штейнталя русский ученый дал в одном из своих отчетов о пребывании за границей. При обсуждении идей Г. Штейнталя Веселовский сформулировал саму идею «исторической эстетики» — прообраз будущей «исторической поэтики» [Веселовский 1940, с. 396]. Позитивным моментом в развитии «народно-психологического направления» Веселовский считал то, что «от отвлеченных вопросов о начале языке» оно перешло «к таким живым вопросам, как начало мифа, обычая, народного характера, народной психологии» [там же, с. 395]. Веселовский сочувственно излагал взгляды Г. Штейнталя на соотношение символа и мифа.

И Веселовский, и А. А. Потебня следили за публикациями в журнале Г. Штейнталя и М. Лацаруса «Zeitschrift f?r V?lkerpsychologie»; их внимание привлекали статьи, посвященные философии языка, мифологии, фольклору, обрядам и верованиям первобытных народов. Многочисленные выписки из статей Г. Штейнталя и Г. Когена, опубликованных в «Zeitschrift f?r V?lkerpsychologie», и прямые ссылки на концепции «народно-психологической школы» имеются в теоретической главе «Исторической поэтики» [Веселовский 1959, № 3, с. 105, 109, 110, 117 и др.].

В конце 1860-х — начале 1870-х гг. научные интересы А. Н. Веселовского и Ф. И. Буслаева сближаются, и в течение нескольких лет их разыскания двигаются параллельно друг другу (см. выше, с. 137). Веселовский неоднократно полемизировал с Ф. И. Буслаевым, но ведь и сам Ф. И. Буслаев тоже полемизировал со своими прежними взглядами.

В 1874 г. Ф. И. Буслаев публикует работу «Странствующие повести и рассказы» (в сборник «Мои досуги» она была включена под заглавием «Перехожие повести и рассказы»). В ней Ф. И. Буслаев проследил историю перерождения и странствий нескольких восточных сюжетов. Ф. И. Буслаева по-прежнему занимает вопрос о роли преемственности в культурной традиции, но речь идет уже не о наследии индоевропейской мифологии, а о «литературном, письменном предании, внесенном вместе с христианством ко всем народам, принявшим эту религию», и уходящем своими началами «далеко за пределы христианской эры» [Буслаев 1886, т. 2, с. 263].

Ф. И. Буслаев не просто отказывался от своих ранних подходов, но вполне сознательно вступал с ними в открытую полемику. «Давно ли, — пишет он в 1874 г., — в самодовольных мечтах лелеяли разные национальные предания, называя их своими, родными, наследием отцов и предков, думали этими преданиями ограждать свою народность, давая ей таким образом довольно точное определение <...> И вот уже на наших глазах сколько идолов такого национального поклонения разбито одною теориею литературного заимствования!» [там же, с. 374-375]. Легенды о заточенном бесе, сказки об Иване Грозном и многое другое отобрано «из частного владения в общую кассу культурного наследия всего человечества» [там же, с. 375].

Как и в молодые годы, Ф. И. Буслаев убежден в собирательном и безличном характере народного творчества: «Массы народные созидают культуру, как муравьи свой муравейник и пчелы свои соты. Те же мировые законы, в силу которых так искусно и практично птицы вьют свои гнезда, господствуют и в совокупном творчестве народных масс, во всем его широком объеме, начиная от мифа и житейского быта до сказки и пословицы» [там же, с. 405]. Однако теперь источник «всемирного сродства всех народностей» ученый усматривает не в общих законах мышления, а в «одинаковых началах быта и культуры, в одинаковых способах жить и чувствовать, мечтать и допытываться и выражать свои жизненные интересы в слове и деле» [там же, с. 405]. Коренным образом меняется и оценка народного творчества: как оно ни велико, «как оно ни разумно и ни изящно, все же это только первая, низшая ступень в развитии человеческого духа, далеко еще отстоящая от той истинно-человеческой свободы, без которой невозможна цивилизация и которая достигается только тогда, когда из толпы начинают выдвигаться отдельные лица, как лучшие, избранные ее представители» [там же].

С точки зрения Веселовского, культура доисторического человечества была примитивна и лишена качественной специфики, и; о появлении народности можно говорить только после того, как произошел «переход к истории из безразличного природного существования» [Веселовский 1938, с. 51]. Ф. И. Буслаев видел значение первобытной культуры в том, что она заложила тот, фундамент, на котором строится вся человеческая цивилизация.! «Если б испокон веку не было заложено этого уровня всечеловеческого сродства, то разные народы не могли бы восходить в ие-. тории цивилизации к одной общей им всем цели, не могли бы встречаться на одних и тех же к ней путях» [Буслаев 1886, т. 2, с. 405]. Как бы ни казались наивными «многие проявления народности, например в суевериях, предрассудках, сказках, детских играх и забавах, все же не одно невежество составляет: существо ее... Народность есть столько же хранилище прежних, заблуждений, сколько и испытанных веками истин» [там же, с. 405-406].                >

В 1886 г. Ф. И. Буслаев включил статью о «перехожих повестях» в сборник своих трудов «Мои досуги». Он передал Веселовскому книгу в Петербург через И. В. Ягича. Получив ее, Веселовский писал Ф. И. Буслаеву 21 марта 1866 г.: «И. В. Ягич обрадовал меня вчера Вашим дорогим подарком; многое из хорошего прошлого вспомнилось, ибо если мое поколение училось по вашим „Очеркам", то по статьям, вошедшим в „Досуги", я доучивался, вернувшись из-за границы, и, разумеется, не доучился, за Вами не угонишься...» [РГБ, ф. 42, к. 11, ед. хр. 45, л. 9].

Веселовский написал обстоятельную рецензию на «Мои досуги», в которой уделил много внимания и статье о «перехожих повестях». Хотя Ф. И. Буслаев в своей статье вполне доброжелательно ссылался и на Т. Бенфея, и на «Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских» А. Н. Пыпина, и на докторскую диссертацию А. Н. Веселовского, он все же видел и слабые стороны теории заимствования. Рецензия Веселовского выдержана в целом в панегирических тонах, однако сопоставление буслаевского текста и рецензии его бывшего ученика выявляет весьма существенные разногласия между их авторами. Б. И. Семенов тонко подметил, что рецензия Веселовского свидетельствует о расхождении Веселовского и Буслаева по целому ряду проблем: об отношении к идеализму и реализму, художественной условности и др. [Семенов 1982, с. 73-80].

Веселовский процитировал в своей рецензии обширный фрагмент из начальной части статьи о «перехожих повестях», в которой давалась характеристика сравнительной науки того времени: «...история быта и литературы, вооруженная богатыми средствами современной науки, старается всеми силами доказать, что ничто не ново под луной, что всякая новизна не что иное, как тонкий слой, нанесенный временем на другие старые слои... и что только когда-либо сочинители ни вымышляли, не более как старые погудки на новый лад» [Буслаев 1886, т. 2, с. 260; Веселовский 1886, с. 164-165]. Веселовский не заметил иронии своего университетского учителя. Между тем Ф. И. Буслаев отнюдь не был готов оправдать каждое использование древнего сюжета для моральных поучений и критически смотрел на работы в духе теории заимствования, авторы которых коллекционировали факты сходства и при этом утрачивали историческую перспективу. Опасность такого рода исследований Ф. И. Буслаев видел в том, что они «могут тянуться до бесконечности; потому что перехожее сказание, будучи раз пущено в ход, продолжает идти не останавливаясь... и чем чаще повторяется устно или письменно, только более и более осложняется вставками и разноречиями, которые вызывают исследователя на новые выводы и соображения» [Буслаев 1886, т. 2, с. 373]. Сравнительная наука «неутомимо подбирает бесконечные ряды и крупных явлений и мелочей... и, громоздя груды материалов, наконец уже и не знает, где и на чем остановиться, как тот флорентийский новеллист, который, начавши свою новеллу, никак не наладит довести ее до конца» [там же].

Впрочем, разногласия между Ф. И. Буслаевым и А. Н. Веселовским были значительно менее существенны, чем сходства. После того как рецензия Веселовского была опубликована, Ф. И. Буслаев обратился к нему с благодарственным письмом, а Веселовский отвечал ему (письмо не датировано): «Позвольте мне с своей стороны поблагодарить Вас за Ваше письмо: если мой отчет о „Досугах" вызвал в Вас хорошие воспоминания, то то же и лучше ощутил и я при чтении Ваших сердечных строк. Хотелось бы и мне побеседовать с Вами о многом, что Вы не досказали, а я не уразумел между строками: культурное поле „Досугов" широкое, и разногласий моих и Ваших много, но я полагаю, что unison преобладает и я — из Ваших: твоя из твоих» [РГБ, ф. 42, к. 11, ед. хр. 45, л. 7].


 



загрузка...