загрузка...
 
Филологические и философские концепции мифа
Повернутись до змісту

Филологические и философские концепции мифа

В XIX — начале XX в. проблему мифа параллельно с филологами-славистами обсуждали историки религии, филологи-классики, философы и богословы. Можно назвать, например, такие серьезные труды, как «Постепенное развитие древних философских учений в связи с развитием языческих верований» О. М. Новицкого (1860-1861, ч. 1-4) и «Религиозное сознание язычества: Опыт философской истории естественных религий» А. И. Введенского (1902).

Философская линия в осмыслении мифа связана с именами В. С. Соловьева, С. Н. Трубецкого, А. И. Введенского, П. А. Флоренского, С. Н. Булгакова, Н. О. Лосского, А. А. Мейера, С. Л. Франка, Л.Шестова, А. Ф. Лосева [Акулинин 1990, с. 55-68]. В. С. Соловьев впервые обратился к проблеме мифа в своей ранней статье «Мифологический процесс в древнем язычестве» (1873). Как и Ф. И. Буслаев в те же годы, В. С. Соловьев подверг критике «мифологию природы». Заслугу последователей этой теории В. С. Соловьев видел в том, что они «впервые действительно доказали существенное единство всех народных верований, навсегда устранили прежние предположения об их случайном или индивидуальном происхождении, доказали, наконец, что все они представляют совершенно определенный необходимый характер, находясь в постоянном отношении к явлениям природы...» [Соловьев 1901, с. 2]. Тем не менее философ полагал, что «явления природы сами по себе никак не дают религиозного содержания... Природное явление в таком смысле, т.е. которому можно молиться и приносить жертвы, не имеет ничего общего с тем, что мы называем явлением природы. Поэтому еще ничего не объяснено, пока остается неизвестным: что видел древний человек в природе» [там же]. Для «натуралистической теории» «всякое развитие в мифологии должно оставаться совершенно непонятным, так как она полагает все содержание мифологии в известных явлениях природы, круг которых, будучи по существу своему однообразен и неизменен, не может представлять для религиозного сознания, раз его определивши, никакого мотива к дальнейшему развитию [там же, с. 3].

С точки зрения В. С. Соловьева, С. Н. Трубецкого, С. Н. Булгакова ограниченность науки о мифологии обусловлена отсутствием интереса к религиозному опыту древних религий, «ибо, только постигая этот опыт, мы можем действительно приблизиться к пониманию их форм и догматов» [Булгаков 1911, с. 115]. «Легкость и поспешность» выводов современных исследователей мифологии, по мнению С. Н. Булгакова, объясняются «более всего религиозным равнодушием... ко всем религиям одинаково... и этим создается психологический фон всего направления» [там же]. Как отмечал позднее Г. П. Федотов в своей книге «Стихи духовные. Русская народная вера по духовным стихам» (1935), «в XIX веке, при чрезвычайном богословском невежестве нашей даже ученой интеллигенции, самый вопрос о религиозном анализе не мог быть поставлен. Понятия „христианский", „церковный" казались чем-то совершенно однозначным, катехизически ясным, определяющим до конца характеристику произведения и автора» [Федотов 1991, с. 17].

Различия в подходах между филологами и религиозными философами выразительно проявляются во взглядах на соотношение язычества и христианства. Если для первых введение христианства — лишь следствие исторических коллизий, то для вторых оно является закономерным итогом внутреннего развития и перерождения самого язычества.

Отношение А. Н. Афанасьева и А. А. Потебни к церкви было однозначно отрицательным, они видели в ней главным образом гонительницу народных традиций. Такие мыслители, как С. Н. Булгаков и П. А. Флоренский, сами были священнослужителями и высоко оценивали просветительскую миссию церкви. И, напротив, русские религиозные философы были склонны демонизировать язычество, в то время как филологи сближали его с народным творчеством и рисовали в весьма привлекательных красках.

В первой четверти XX в. интерес к мифу в его отношениях с символом и словом проявили мыслители, связанные с философским крылом русского символизма: В. И. Иванов, А. Белый, П. А. Флоренский [Хоружий 1994, с. 100].

П. А. Флоренский оставил восторженный отзыв об А. А. Потебне как «святом от науки» и «редком носителе педагогического эроса» [Флоренский 1996, с. 683]. Языковедческую часть своего труда «У водоразделов мысли» он озаглавил «Мысль и язык», явно отсылая читателя к основному теоретическому сочинению А. А. Потебни [Флоренский 19906, с. 406; Сватко 1994, с. 52]. Влияние харьковского мыслителя особенно ощутимо в главах «Антиномия языка» и «Строение слова».

П. А. Флоренского привлекал антиномизм А. А. Потебни и свойственное ему диалектическое видение языка [Флоренский 1990а, ч. 2, с. 686; Флоренский 19906, с. 155, 236]. П. А. Флоренский также пользовался категорией «внутренней формы» слова, хотя в ее осмыслении ориентировался не только на языковедческие труды В. Гумбольдта и А. А. Потебни, но и на более раннюю неоплатоническую традицию (см. коммент. в кн.: [Флоренский 19906, с. 406]). Ключ к постижению понятий П. А. Флоренский искал в разборе соответствующих слов. В частности, в книге «Столп и утверждение истины» он посвятил специальную главку понятиям «рок», «судьба» и «fatum» и в связи с этим обратился к статье А. А. Потебни «О доле и сродных существах» [Флоренский 1990а, ч. 2, с. 530-534, 795-796].

Вслед за А. А. Потебней П. А. Флоренский сблизил народную магию слова и философию имени, которой посвятил специальное исследование [Флоренский 1993]. «...Так как имя является узлом всех магико-феургических заклятий и сил, то понятно отсюда, что философия имени есть наираспространеннейшая философия, отвечающая глубочайшим стремлениям человека», — писал П. А. Флоренский и предлагал вспомнить «почти современные нам номиналистические тенденции» В. Гумбольдта, Г. Штейнталя, А. А. Потебни и Д. Н. Овсянико-Куликовского [Флоренский 1909, с. 414].

Фундаментальную концепцию мифа разработал А. Ф. Лосев в своих трудах 1920-х гг.: «Философия имени», «Очерки античного символизма и мифологии», «Диалектика мифа» и др. Идеи раннего А. Ф. Лосева также во многих отношениях созвучны А. А. Потебне, что отмечал и сам А. Ф. Лосев в примечаниях к книгам «Диалектика художественной формы» и «Философия имени» [Лосев 1927, с. 158-159; Лосев 1990, с. 12, 191]. Исследователи уже выявили ряд творческих перекличек между идеями А. А. Потебни и А. Ф. Лосева [Пресняков 1978, с. 213; Лосев 1990, с. 605, 607609, 616; Левитский 1991]. Центральное место в размышлениях обоих ученых занимал вопрос о соотношении слова и мифа, оба подчеркивали принципиально словесный характер мифа, полагали, что миф «не есть выдумка или фикция, но диалектически необходимая категория сознания» [Лосев 1990, с. 567]. Традициям русской филологической классики близка мысль А. Ф. Лосева о том, что «миф всегда говорит не о механизмах, но об организмах и даже больше того, о личностях, о живых существах» [там же, с. 424]. Тезис А. Ф. Лосева о мифе как личностной форме заставляет вспомнить противопоставление олицетворения и мифического лица у А. А. Потебня [Потебня 1989, с. 483].

К сожалению, концепции П. А. Флоренского и А. Ф. Лосева стали предметом заинтересованного обсуждения только в самые, последние годы [Тахо-Годи 1991, с. 14-18; Постовалова 1994; Хоружий 1994, с. 231-253 и др.], и их соотношение с идеями  А. А. Потебни и его современников требует особого исследования.



загрузка...