загрузка...
 
XXI. Акций.
Повернутись до змісту

XXI. Акций.

Борьба между Домицием Агенобарбом и Клеопатрой.— Затруднения Октавиана в Италии.— Развод Антония с Октавией.— Октавиан распечатывает завещание Антония.— Conluratio.— Раздоры в армии Антония.— Стратегия Октавиана.— Клеопатра желает прервать войну.— Ложная атака Агриппы и высадка Октавиана в Эпире.— Обе армии у Амбракийского залива.— Бездеятельность обеих армий.— Антоний предлагает сражение на море.— Новые несогласия между Клеопатрой и окружавшими Антония римлянами.— Приготовления к морской битве.— Октавиан собирает военный совет.— Битва при Акции.— Капитуляция армии Антония.

Присутствие Клеопатры было малоприятным сюрпризом для римских сенаторов, приехавших в марте и апреле в Эфес, чтобы рассказать там о совершенном Октавианом государственном перевороте. Ее положение царицы и стремление постоянно находиться рядом с Антонием как равная ему скоро еще более усилили всеобщее дурное первое впечатление. Для чего египетская царица участвовала, вкладывая свои деньги и давая советы, в войне, имевшей целью восстановить в Риме республику и уничтожить триумвират? Неужели выдвинутые Октавианом обвинения были менее фантастичны, чем о них думали в Италии? Никто, однако, не смел открыто указать на это Антонию. К счастью, среди стольких темных политиков, выходцев из Италии, находился Домиций Агенобарб, аристократ древнего рода, который, сохраняя глубокое уважение к Антонию, все же чувствовал себя равным ему и единственный не подчинялся тем правилам этикета, которые Клеопатра желала навязать самим римлянам: например, он упорно называл ее по имени, а не царицей. Домиций открыто осмелился сказать Антонию то, что у всех других было лишь на уме: нужно отослать Клеопатру в Египет.

Антоний оказался в Эфесе центром ожесточенных взаимных интриг Клеопатры и римской партии. Момент для последней был благоприятен. Октавиан, казалось, принимал вызов и государственным переворотом принуждал Антония возобновить свои угрозы, так как концентрация войск в Эфесе не привела ни к чему. Но новые угрозы были бы действенны лишь в том случае, если бы они доказали Италии, что Антоний хочет вести войну не только для уничтожения своего противника, но и для восстановления республики. Присутствие Клеопатры давало его противникам прекрасную почву для возражений, инсинуаций и клеветы. Поэтому для поддержки Деллия, Планка, Тития, Силана и всех наиболее влиятельных римлян До- мицию почти удалось склонить триумвира к своему мнению, но в последний момент царица победила их всех очень ловким маневром: она дала значительную сумму денег Публию Канидию, которому Антоний очень доверял, и поручила ему защиту своего дела. Таким образом, торжество Домиция и его друзей продолжалось недолго: в тот момент, когда они ожидали увидеть отъезд Клеопатры в Александрию, они узнали, что Антоний изменил свое решение и что царица остается. Антоний, с сожалением сдавшийся перед приведенными Домицием доводами, легко позволил Канидию убедить себя в том, что несправедливо отсылать царицу, давшую ему значительные средства для ведения войны. С этого времени вражда, уже давно существовавшая между Клеопатрой и приближенными Антония, вспыхнула и превратилась в открытое противостояние; в толпе приехавших из Рима сенаторов, в том подобии сената, которое окружало Антония, окончательно образовались египетская партия, желавшая войны, и римская, желавшая мира. Наиболее влиятельные лица из окружения Антония, приехавшие в Эфес, в момент разрыва присоединились к нему, но они не были, однако, ожесточенными врагами Октавиана. Мечтая вернуться в Италию, чтобы пользоваться там приобретенным ими богатством, они, подобно всем в Италии, боялись перспективы новой гражданской войны после стольких пережитых; они желали видеть обоих соперников еще раз примирившимися на условиях Тарентского и Брундизийского договоров и без колебаний, чего бы это ни стоило, принесли бы Клеопатру и ее честолюбивые замыслы в жертву миру.

Клеопатра, со своей стороны, вовсе не хотела обеспечивать спокойствие римскому миру за свой счет; она понимала, что есть только одно средство сделать невозможным такое примирение. Антоний все равно уже решил ответить на государственный переворот Октавиана возобновлением своих угроз и переправой армии в Грецию, и Клеопатре оставалось лишь убедить его развестись с Октавией. Этот развод скоро превратился в яблоко раздора между римской партией и партией Клеопатры. Царица торопила Антония отправить разводные письма и одновременно с этим старалась внести раскол в римскую партию, привлекая подкупом на свою сторону всех тех, кто не имел достаточно гордости, чтобы отвергнуть предлагаемые ею крупные суммы. Римская партия, в свою очередь, приняла Октавию под свое покровительство и противилась разводу, который сделал бы неизбежным разрыв между двумя шуринами. Утомленный противоположными советами, Антоний в конце апреля решил уехать с Клеопатрой и римскими сенаторами на Самос, откуда рассчитывал отплыть в Грецию, оставив на время часть армии в Азии: в Афинах, находящихся ближе к Италии, следовало окончательно решить, что ему нужно делать. Еще колеблясь между миром и войной, Октавией и Клеопатрой, между римской политикой и египетскими интересами, Антоний откладывал окончательное решение, от которого зависела его участь.

Присутствие Клеопатры в лагере было, конечно, большим затруднением для Антония, но у него оставалось еще много сторонников в Италии, а его легионы и азиатские контингенты составляли значительную силу. Его положение, несмотря ни на что, было благоприятнее положения Октавиана, у которого тогда были очень тяжелые заботы. После отъезда Соссия и Домиция республика осталась без консулов. Были, правда, два консула, назначенных на этот же год,— Л. Корнелий и М. Валерий, но первый должен был вступить в должность только 1 июня, а второй — 1 ноября. Кроме того, бежало много других магистратов. Было невозможно, или во всяком случае трудно, собрать сенат, чтобы официально поручить Октавиану вести войну против Антония, если только можно было назвать сенатом собрание еще не бежавших из Рима сенаторов. Можно было даже опасаться, слишком настаивая на объявлении войны Антонию, что это заставит бежать от страха и остальных сенаторов. Получилось бы, что, если положение не изменится, Антоний законно будет находиться во главе своей армии, так как его преемник еще не был назначен, а Октавиан после приезда в Рим не имеет более никакого права на командование армией. Могли ли согласиться солдаты при таких условиях поднять оружие против победителя при Филиппах, особенно без денег, необходимых для заглаживания конституционных тонкостей? А получить эти деньги с Италии было невозможно. Установив произвольно новые налоги, Октавиан уничтожил бы результаты ошибок Антония и оживил бы самые ужасные воспоминания триумвирата. Между тем Антоний располагал огромными суммами, и его агенты уже разъезжали по Италии, подкупая сенаторов и солдат и вызывая этим неожиданный переход с одной стороны на другую. Положение казалось безвыходным, ибо невозможно было соблюдать законность, и вместе с тем опасно было вторично совершить переворот после данных столько раз обещаний восстановить законный порядок древних магистратур.

К счастью, вопреки тому, что происходило в столь расколотом лагере Антония, Октавиан, не имея золота и славного имени своего соперника, обладал теперь многими очень полезными качествами, чтобы поддержать согласие на корабле, который должен был скоро вынести такую ужасную бурю. Менее склонный к насилию, раздражительности и подозрению, чем прежде, более терпеливый, легко расточающий похвалы и награды, более сердечный со своими стронниками, с которыми был на равной ноге, охотно выслушивающий чужие советы, он внушал большое доверие не только Агриппе и Меценату, связанным с ним узами, которым, не угрожал разрыв из-за измены, но и лицам, недавно присоединившимся к нему, например Валерию Мессале Кор вину, Луцию Аррунтию и Статилию Тавру. В первые месяцы 32 года эти его друзья долго обсуждали, каким образом придать какую-то юридическую основу власти Октавиана, что было совершенно необходимо; наконец, остановились на мысли разослать по всем городам Италии агентов с поручением побудить их дать Октавиану, когда потребуется, ту присягу, которую при серьезных общественных опасностях мог потребовать от граждан магистрат, коему поручено сенатом заботиться о безопасности Республики. Эта присяга подчиняла всех граждан военной дисциплине и вследствие этого давала полную власть магистратам. Иными словами, они, по-видимому, намеревались заставить народ самому объявить, как мы сказали бы теперь, военное положение. Это была оригинальная мысль, являющаяся наиболее красноречивым доказательством необычности положения, удивительная конституционная увертка, к которой до тех пор никогда не прибегали и которая имела целью показать, что необходимая Октавиану новая диктатура установлена с общего согласия Италии. Чтобы добиться успеха, они старались в течение февраля, марта и апреля расположить к этой мысли общественное мнение, беспрестанно рассылая агентов с письмами по всей Италии, умудряясь льстить всем интересам и разжигать страсти ввиду надвигающейся опасности.

Положение дел сторонников Антония действительно принимало дурной оборот. Во время поездки из Самоса в Афины, несмотря на все усилия римской партии, Антоний, все более и более подпадая под влияние Клеопатры, почти окончательно решил развестись с Октавией. Его удерживало лишь одно соображение: он слишком хорошо понимал, что это решение не понравится большинству римских сенаторов. Или желая уменьшить их противодействие, льстя их самолюбию, или стараясь уменьшить свою ответственность, прикрываясь перед Италией сенатским решением, Антоний по приезде в Афины во второй половине мая созвал римских сенаторов и предложил на их рассмотрение вопрос о разводе. Прения были долги. Многие из сенаторов, желавшие примирения Антония и Октавиана, выступали против развода, способного вызвать войну; но нашлись также говорившие в пользу развода. Таково было могущество золота Клеопатры! Антоний наконец подписал разводное письмо и послал в Рим гонцов передать Октавии приказание выселиться из его дома; одновременно с этим он приказал находившейся в Эфесе армии грузиться на корабли и плыть в Грецию. Это было окончательным разрывом с Октавианом, почти неизбежной войной, полным поражением римской партии и блестящим триумфом Клеопатры, которая тотчас же заставила афинян воздать ей почести, подобные тем, что оказаны Октавию. Впечатление от поступка Антония окружавших его римлян, однако, было столь неблагоприятно, что для успокоения умов Антоний произнес перед солдатами длинную речь, обещая им восстановить Республику через два месяца после окончательной победы. Еще раз он проявил упорство в своей двуличной политике, изображая себя перед Италией защитником свободы, тогда как в действительности готовился обнажить меч ради Клеопатры и египетской политики. Но на этот раз противоречие было слишком очевидным; его начинали уже сознавать, и два выдающихся лица, Титий и Планк, ранее уже жаловавшиеся на Клеопатру, оставили Антония после его решения, намереваясь вернуться в Италию и предполагая, может быть, что в Италии общественное мнение будет настроено против Антония. Но хотя в Италии развод с Октавией и произвел дурное впечатление, общественное мнение оставалось еще очень неопределенным и не проявляло того горячего негодования, которое могло бы гарантировать успех предложенной «присяге» (соniuratio). Действительно, публика не знала, как относиться к обоим вождям этой странной гражданской войны, каждый из которых утверждал, что сражается за свободу и спасение Республики. Кто из них лгал? Антоний? Октавиан? Или оба?

Титий и Планк нашли Октавиана и его партию в большом волнении. Они в особенности были напуганы известием о приказе, посланном Антонием его войскам, который заставлял предполагать, что он хочет немедленно напасть на них, раньше чем они окончат свои приготовления. Они поспешно набирали солдат и съестные припасы, снаряжали суда и изыскивали всевозможные средства. Предполагая, что война может быть начата на севере Греции, они, как кажется, вознамерились заключить союз с царем гетов, предложив ему в жены Юлию, дочь Октавиана, и, если верить утверждениям Антония, прося для Октавиана руки одной из его дочерей. Но во всех мероприятиях их останавливало отсутствие законно полученной власти, и они были вынуждены во всем быть очень осмотрительными. Поэтому с новой силой они принялись за агитацию против Антония и Клеопатры: чтобы подготовить общественное мнение к «присяге» и активизировать все пружины римского патриотизма, распространяли бесчисленное множество истинных или ложных, часто грязных и непристойных анекдотов относительно Александрийского двора и поведения Клеопатры и Антония; с целью скандализировать менее развращенную часть среднего класса пустили слух, что царица сделала Антония почти идиотом, поднеся ему любовный напиток; особенно распространяли басню о честолюбивых замыслах Клеопатры, якобы стремившейся ниспровергнуть Капитолий, сделать Рим рабом Египта и перенести в Александрию столицу Римской империи. Кальвизий Сабин даже утверждал в большой речи с патетическими преувеличениями, что Антоний предложил Клеопатре библиотеку пергамского царя и позволил эфесцам называть ее царицей; поэтому ясно, что Клеопатра захватила в свои руки эту богатую азиатскую провинцию, где италийцы имели очень большие интересы. «Рим, делающийся собственностью, приданым иностранки, платой за ласки куртизанки, египтянка на троне в Капитолии, оскорбляющая память славных предков и осмеивающая трусость их потомков,— разве этого было недостаточно, чтобы нанести удар гордости господствующего народа и возбудить патриотизм даже у лиц, его потерявших?»

У Антония было, однако, еще много сторонников, и масса лиц, которые, не зная, каким будет финал, не хотели оказаться с ним во враждебных отношениях в случае его победы. Октавиан поэтому не мог воспрепятствовать тому, чтобы его пропаганде противопоставляли контрпропаганду, чтобы подвергали сомнению наиболее важные факты и находили извинения всем обвинениям. Обе стороны с жаром вступали в борьбу, повсюду постоянно собирались народные сходки, страстно спорили, как будто бы возвратилось время великих политических схваток. Титий и Планк рассказали Октавиану, что Антоний передал на хранение весталкам свое завещание, в котором делал своим детям новые дары, превосходящие всякую меру, и завещал в случае смерти передать свой труп Клеопатре для погребения в Александрии. Не было ли это наилучшем доказательством, что Антоний околдован роковой египтянкой, если даже мертвый он не желает быть удален от нее. Надеясь сильно повредить Антонию, Октавиан принудил великую весталку выдать ему завещание и прочитал его на заседании сената. Изумление и негодование общества были велики, но сторонники Антония старались игнорировать их, негодуя в свою очередь на бесчестный способ, к которому прибег Октавиан, чтобы захватить завещание. Они с полным основанием обвиняли его в нарушении права на личный секрет, которое было священно. Не будучи в состоянии отрицать, что завещание недостойно великого римлянина, они своими речами в народных собраниях добились, чтобы римский народ послал к Антонию в качестве посла некоего Геминия с просьбой не губить своего дела такими легкомысленными поступками.

Как бы то ни было, после оскорбления, нанесенного Италии разводом, нельзя было терять много времени в пустых ссорах, когда неприятельские силы почти целиком были уже переправлены в Грецию. Октавиан наконец понял, что нужно действовать и, вероятно, в последних числах июля решился дать всем своим агентам в разных областях Италии приказ принудить города к coniuratio. Мы не знаем, как был выполнен этот необычайный замысел, но можем предполагать, что первый муниципальный магистрат или какой-нибудь уважаемый гражданин созывал народ в каждом городе, объяснял в речи, что Клеопатра угрожает Италии, желая поработить Рим; и так как республика осталась без сената ввиду отсутствия стольких сенаторов, то Италия должна сама спасать себя, принеся Октавиану клятву в верности и подчинившись военной дисциплине. Довольно вероятно также, что Октавиан обещал более или менее ясно восстановить республику по окончании войны. На такое необычайное требование Италия, колеблющаяся и недоверчивая, не могла ответить с единодушным энтузиазмом. Мы знаем, что некоторые города, например Бонония, отказалась дать присягу, и можно предполагать, что многие граждане скрылись из городов на это время. Благоразумный Октавиан воздерживался навязывать присягу упорствовавшим; он утверждал, что вся Италия поклялась in sua verba, рассчитывая, что не принесшие присягу довольны, что их не тревожат, и не будут активно протестовать против конституционности принесенной другими присяги. Ободренный присягой одних и спокойствием других, Октавиан мог рискнуть рассматривать всю Италию как законным образом поставленную под его imperium.

Он тотчас же побудил сенат, члены которого в качестве солдат также были поставлены под его командование, объявить войну Клеопатре, но не Антонию, который был только лишен командования и всех своих должностей, но не был объявлен общественным врагом. Из этого видно, что Италия не очень верила обвинениям против Антония, выдвинутым Октавианом и его друзьями. Октавиан немедленно установил новые налоги: он наложил на всех вольноотпущенников, имевших более 200 000 сестерциев, контрибуцию, равную восьмой части их имущества, а на всех свободных собственников — контрибуцию в размере годового дохода. Но на этот раз Италия, обремененная налогами, не испугалась даже военных судов и осадного положения: она отказалась платить новые контрибуции, и в августе начались восстания и кровавые мятежи, которые Октавиан при таком неопределенном положении не осмеливался подавить жестокостью. Затруднения возникали одно за другим, и удивительно, что Антоний, как отметили уже античные историки, не воспользовался этим моментом для нападения на Италию. Но после победы египетской партии по вопросу о разводе и после поспешного похода Антония в Грецию в его лагере после оживленных схваток наступило что-то вроде оцепенения, парализовавшего армию. Египетская партия с помощью Клеопатры могла распоряжаться в палатке генерала, но ей не удавалось победить открытого сопротивления армии, офицеры которой почти все были на стороне римской партии. Никакое усилие не могло уничтожить опасных результатов противоречия, которое создал сам Антоний своей двойственной политикой. Если голова армии была египетской, то ее руки оставались римскими. Обескураженная и недовольная римская партия, офицеры и армия не могли проявить себя противниками войны, которой не хотели и о цели которой были теперь очень плохо осведомлены; если большинство их не смело поступить по примеру Тития и Планка, то следовали они за армией с проклятиями, без доверия и энтузиазма. Антоний также утомленный и смущенный, не мог более рассчитывать ни на Домиция, ни на своих самых ловких помощников, для компенсации за эти утраты одного Канидия было недостаточно. Беспорядок был полный; никто не заботился о принятии самых необходимых мер, например о заготовке провианта для армии в той местности, где она должна была расположиться на зимние квартиры; никто, впрочем, не знал, где это будет. При таких условиях было невозможно решиться на крупные мероприятия.

Кроме того, все как в египетской, так и в римской партии были согласны по меньшей мере в одном: щедро снабженному деньгами и уверенному в своей армии — ибо солдаты преклонялись перед ним, а его враг был слишком беден, чтобы подкупать их,— Антонию было выгодно выждать, когда Октавиан придет оспаривать у него победу в равнинах Македонии и Фессалии, как сделал это Цезарь в 48 году и триумвиры в 42 году. Насильственные контрибуции и введенное в Италии военное положение могли порождать мятежи и очень серьезные затруднения; в этих условиях врагу легко было бы подкупить его армию, очень нерегулярно получавшую жалованье. И, действительно, тотчас после объявления войны Клеопатре Октавиан и его сторонники вначале намеревались сейчас же испытать военное счастье, но потом они остановились в бездействии, не смея ни на что решиться, так как Италия была сильно возмущена двусмысленной диктатурой Октавиана, и повсюду господствовали подозрения и страх перед подкупом армии Антонием. Последний решил провести зиму со своей армией в Греции, отправив в Италию новых агентов для раздачи там денег, организации волнений среди населения и пропаганды измены в легионах. Большую часть своего флота, состоявшего более чем из трехсот кораблей, он расположил в Амбракийском заливе (совр. Aria) между Коркирой и Левкадой, т. е. вобширной естественной гавани, сообщающейся с морем проливом шириной немногим больше километра, и выставил на Коркире аванпосты. Флот, подобно передовому посту, должен был наблюдать, таким образом, за Адриатическим морем, не попытается ли неприятель переправиться через него следующей весной. Это было дальновидное решение, хотя и выполненное наспех и неорганизованно, что всегда неизбежно в лагере, полном ненависти и раздоров. Римская партия, желавшая мира, не могла жаловаться на это, так как таким путем война отсрочивалась. Всякое промедление должно было ей нравиться, ибо продолжало давать надежду, что можно найти средство изменить положение дел. Партия египетская воспользовалась недовольством и оцепенением своей противницы, чтобы навязать ей стратегический план, казавшийся наилучшим. Если посмотреть на карту Средиземного моря, то легко понять, что генерал, имевший, подобно Антонию, в своей власти Киренаику, Египет, Сирию, Анатолию, большую часть Балканского полуострова и готовящийся к войне в Фессалии, Македонии и Эпире, должен был держать свои резервы в Малой Азии. Расположенная на небольшом расстоянии, связанная с Балканским полуостровом цепью мелких островов, подобных камням, по которым переходят через ручей, отделенная от Европы только двумя морскими проливами, Малая Азия является самым естественным и самым надежным опорным стратегическим пунктом. Поэтому Антоний, оставивший эскадру с четырьмя легионами под командой Пинария в Кирене, четыре легиона в Египте и три в Сирии, должен был бы призвать их в Анатолию. Он, однако, не только оставил их в отдаленном Египте, но в этот самый момент стал протягивать через Средиземное море настоящую цепь гарнизонов, имевших целью связать Киренаику с Эпиром. Он разместил войска в Кирене, на мысе Тенаре, и в Мефоне, думал провести зиму в Патрах, разбросав сухопутную армию по всей Греции, укрепил Левкаду и сконцентрировал свой флот в Амбракийском заливе, а аванпосты — на Коркире. Такое странное расположение сил Антония можно объяснить только влиянием египетской политики Клеопатры, желавшей таким образом защитить Египет одновременно и от возможного нападения Октавиана, и от внутренних революций, а также обеспечить сообщение с сердцем своей империи. Со стратегической точки зрения, такое расположение армии было крайне невыгодным, ибо давало противнику возможность напасть превосходящими силами на тот или другой пункт этой длинной линии; но иное расположение было невозможно, коль скоро в Эпире приходилось сражаться, защищая Египет.

Когда в Риме в конце октября узнали о расположении армии Антония, то в первый момент обсудили вопрос о нападении на его флот, стоявший на якоре в Амбракийском заливе. Но этот проект, если только верить античным историкам, был оставлен вследствие наступившей непогоды; послали лишь небольшой флот к берегам Эпира осмотреть место, удобное для высадки. Когда зима 32—31 годов прервала навигацию, Антоний остался в Патрах в компании с Клеопатрой, римскими сенаторами и восточными царями; а Октавиан, Агриппа и Меценат, стянув свой флот и легионы в Тарент и Брундизий, отправились в Рим для наблюдения за Италией и принятия окончательных решений. Никогда Октавиану и его приближенным не приходилось проводить такую тревожную зиму. Италия была недовольна и взволнована, легионы требовали денег, а богатый противник толкал их к измене. Чтобы укрепить верность своих солдат, восстановить спокойствие в Италии и утвердить свою власть, Октавиану нужен был быстрый успех. Но времена, когда Цезарь во главе своей маленькой галльской армии мог с такой смелостью и энергией выполнить самое важное предписание военного искусства — преследовать главный корпус неприятельской армии и уничтожить его,— были далеко. Ни Октавиан, ни Агриппа не чувствовали в себе храбрости высадить в Эпире двадцать легионов и в новой Фарсале напомнить об обаянии имени Цезаря. Исход битвы был неясен, а при первом же поражении Италия возмутилась бы, армия перешла бы на сторону врага и единственным выходом для них стала бы смерть. Кроме того, было слишком рискованным вести солдат сражаться против их товарищей по оружию; а потом, действительно ли было абсолютно невозможно заключить новый мир? Антоний на этот раз казался неумолимым, так как рядом с ним была Клеопатра. Но если бы можно было найти еще какое-нибудь средство для соглашения, разве это было бы не более желательным?

Таким образом, после долгих размышлений остановились на промежуточном варианте, решив для начала довольствоваться малым успехом. Почти все большие корабли, снабженные башнями, слишком неповоротливые и тяжелые, решили оставить в гавани; решили собрать все многочисленные крейсеры Секста Помпея и суда, захваченные у либурнов во время иллирийской войны, т.е. суда более легкие, более быстрые и способные лучше противостоять бурям. В наиболее благоприятный момент, в марте, Агриппа должен был провести ложную атаку на берега Южной Греции с целью внушить неприятелю мысль, что высадиться хотят в этой местности, в то время как Октавиан с помощью остального флота намеревался высадить пятнадцать легионов на берегу Эпира, откуда корабли и армия должны двинуться к Амбракийскому заливу, захватить и сжечь флот Антония. Надеялись, что в случае удачи этого предприятия можно будет воспользоваться впечатлением, произведенным уничтожением флота Антония, или для того, чтобы склонить последнего к разумным условиям мира, или чтобы заставить Италию принять на себя издержки и труды более долгой войны. Во время ожидания они, как кажется, подготовили операцию, корабли, оружие и провиант более тщательно, чем это делалось в других войнах. Но они настолько хорошо сознавали, что рискуют всем своим могуществом и богатством, приобретенным в течение тринадцатилетней гражданской войны, что Октавиан приказал семистам сенаторам, остававшимся в Риме, следовать за ним, ибо не хотел оставлять в столице людей, способных стать во главе революционного движения на стороне Антония. Отказались немногие, в том числе Азиний Поллион, под предлогом, что он слишком дружен с обоими противниками и желает остаться нейтральным; Октавиан, не желавший ссоры, не настаивал. Пользуясь своими полномочиями, он назначил магистратов на следующий год, причем консулами назначил себя на весь год и, кроме того, — М. Валерия, Тита Тития и Гнея Помпея.

Если бы роковая египетская политика не расстроила столь основательно стратегические планы Антония, то, вероятно, мы не видали бы еще и теперь на фронтоне Пантеона имени Агриппы, а имя Цезаря не стало бы ныне императорским титулом. Зимой с экипажами кораблей, бывших в Амбракийском заливе, случилось, однако, несчастье: когда навигация закрылась, эти экипажи остались без достаточного количества съестных припасов, почти треть людей погибла от голода и болезней. Не будучи в состоянии пополнить экипажи иным путем, Антоний приказал капитанам восполнить убыль, набрав повсюду, где было только можно, крестьян, путешественников, погонщиков и рабов. Но в середине зимы произошло еще более важное событие: римская и египетская партии поменялись ролями. Клеопатра, которую Октавиан и его друзья представляли жаждущей разрушить Рим, теперь старалась остановить войну на полдороге и убедить Антония, не дожидаясь врага, вернуться весной в Египет; римская партия, напротив, теперь советовала вести войну. Мотивы этой метаморфозы, без учета которой невозможно объяснить последующие события, можно только гипотетически искать в противоположных интересах, разделявших обе партии и придавших с этого момента окончательное направление всем событиям. В эту зиму в окружении стольких римских сенаторов Клеопатра смогла лучше отдать себе отчет о положении дел в Италии и в том, чего требовало общественное мнение; она слышала речи многих сенаторов об общей надежде на то, что Антоний после победы восстановит порядок в Италии, где было столько дел; она узнала, что эти сенаторы считают серьезным обещание восстановить Республику и что после победы Антоний, оказавшись пленником римской партии, будет вынужден вернуться в Италию, как это случилось с Цезарем после взятия Александрии. Что произойдет тогда с ее Египетской империей? Должна ли она будет прибыть в Рим, чтобы снова воздействовать на Антония, как шестнадцать лет тому назад она приезжала туда с целью покорить Цезаря? Клеопатра начинала бояться победы так же, как и поражения; и поскольку теперь, после развода Антония с Октавией, она сделала шуринов непримиримыми врагами, старалась остановить войну, чтобы увлечь Антония в Египет и открыто основать там новую династию, оставив Италию и варварские европейские провинции Октавиану, его партии, кому угодно. Если Октавиан попытается восстановить единство римского мира, ему придется напасть на них на Востоке, а на такое предприятие у него никогда не хватит ни сил, ни смелости. Клеопатра, таким образом, намеревалась окончательно довершить то разделение Восточной и Западной империй, которое Антоний набросал только в общих чертах. Мы не знаем, какими средствами и какими софизмами она старалась внушить Антонию свой проект. Однако, как ни безумно Антоний был влюблен в царицу и очарован ею, он, вероятно, объяснил Клеопатре, как трудно было остановить в разгар войны такую массу людей и заставить их проделать в обратном направлении уже пройденный путь; он, по-видимому, указал, что солдаты и союзники воспротивятся этому и что враги истолкуют его возвращение как бегство; наконец, было бы опасно до победы открыто объявить, что сражался он не за Рим, а за Египет. Даже допуская, что среди массы сенаторов, покинувших Рим и прибывших к Антонию, очень немногие действительно, а не на словах заботились о величии Рима, нужно было помнить, что все они имели в Италии свою собственность, свои семейства и средства к существованию; что, если Антоний прекратит войну, никто из них не будет в состоянии вернуться в Италию без согласия Октавиана, все они будут разорены и вынуждены жить на Востоке в качестве изгнанников. А едва они заподозрят, что он оставит их таким образом на полдороге в Италию, разве они не возмутятся против него?

К концу зимы эти колебания и споры были внезапно прерваны неожиданным появлением неприятельского флота в греческих водах. В первых числах марта Агриппа спустил свору своих морских гончих на Южную Грецию и начал охотиться за кораблями, подвозившими хлеб из Азии и Египта. Он взял Метону и с помощью быстрых крейсеров обследовал берега, как бы разведывая удобное для высадки место; в действительности это было сделано, чтобы привлечь к себе внимание Антония. Антоний действительно был обманут и на самом деле думал, что Октавиан хочет оспаривать у него завоеванное в Греции. Отложив на время все споры, он тотчас отдал необходимые распоряжения для соединения всей своей армии. Кажется, Клеопатра сначала старалась успокоить его и воспрепятствовать столь опрометчиво бросаться в войну. Но вскоре пришло известие, что Октавиан высадился в Эпире и что его армия и флот быстро продвигаются к югу. Антоний понял тогда, что Октавиан стремился уничтожить его флот в Амбракийском заливе, и, считая, возможно, опасность большей, чем она была в действительности, быстро двинулся к Акцию, разослав по всем своим аванпостам и гарнизонам приказ присоединиться к нему как можно скорее. Он прибыл в Акций одновременно с Октавианом, но почти один. В тот момент, когда неприятельский флот вставал на якорь в заливе Комаро, а армия располагалась лагерем на мысу, прикрывающем залив с севера (на холме, называемом теперь Микалица), Антоний имел на своих кораблях только дезорганизованные, усталые экипажи, мало расположенные сражаться. Благодаря Агриппе неожиданная высадка великолепно удалась. Но присутствие духа Антония в последний момент разрушило так хорошо задуманный план. Антоний одел своих матросов в форму легионеров, приказал им взойти на палубы и показал врагу свой флот готовым к битве. Октавиан, как обычно, испугался, думая, что флот защищают легионы; он не осмелился атаковать его и вышел из лагеря, предлагая сразиться на суше. Антоний сумел отвлечь его стычками и тем самым дать время прийти из разных частей Греции своим когортам и легионам; когда же они пришли, он построил большой лагерь на мысу, вдающемся в залив с юга и называвшемся Ахцийским мысом; затем он укрепил пролив. Клеопатра, которая не могла удержать его, также прибыла, не желая ни на один день оставлять его под влиянием численно превосходящей римской партии.

В это время Октавиан отозвал Агриппу от южных берегов Греции, чтобы сконцентрировать все свои силы против неприятеля. Два соперника стояли, таким образом, в конце мая (вероятно, что все вышеизложенные события заняли весь апрель и часть мая) друг против друга, подобно Помпею и Цезарю в 48 году или триумвирам и двум вождям заговора в 42 году, на Балканском полуострове, бывшем полем великих битв между Западом и Востоком, Европой и Азией. Но ожидаемого уже давно столкновения не последовало. Ни один из противников не оказался на этот раз расположенным вступить в бой. Октавиан держал оборону в своем лагере, укрепленном точно крепость и соединенном прочными стенами с гаванью Комаро; он попытался даже снова начать переговоры о мире. Он находился в лучшем положении, чем Цезарь в 48 году или триумвиры в 42 году, ибо мог благодаря своему флоту подвозить из Италии и с островов хлеб для своих солдат, и так как ни голод, ни опасности не были очевидны, чтобы заставить действовать при его нерешительном характере, он не знал, как поступить. Антоний же, с одной стороны, отказался вступить в переговоры, но с другой — не сделал ничего, чтобы заставить неприятеля вступить в бой; он довольствовался тем, что расположил часть своей армии по другую сторону пролива, чтобы угрожать неприятельскому лагерю вблизи, и послал патрулировать около залива большие отряды кавалерии, пытаясь лишить неприятеля воды; быть может, он пытался также тайными обещаниями привлечь на свою сторону легионы Октавиана. Всемогущая Клеопатра препятствовала ему одновременно и вести войну, и заключить мир. В лагерях обеих партий руководители были разделены раздорами, недоверием и страхом, препятствовавшими всякому энергичному действию. Таким образом, две громадные армии пришли с противоположных концов мира, чтобы взаимно следить друг за другом в бездействии, которое являлось ярким доказательством старческого истощения, постигшего и правительство триумвирата, и порядок вещей, установленный в 43 году победой народной революции. За какие-нибудь десять лет все наследие Клодия и Цезаря было растрачено и пущено по ветру.

Вместе с тем Октавиан хорошо понимал опасность полного бездействия, отнимавшего у солдат мужество, располагавшего их к измене и вызывавшего волнения в Италии. Не смея действовать силой, он прибегнул к хитрости. Он отправил агентов в Грецию и Македонию, чтобы попытаться там спровоцировать беспорядки и манифестации против Антония народов, недовольных разорительными военными поборами последнего, вызвавшими в некоторых областях тяжелый голод. Одна из знатнейших пелопонесских фамилий, именно Еврикла, в стремлении отомстить за своего отца, убитого

Антонием, дошла до того, что снарядила для Октавиана корабль, которым командовал сам Еврикл. Тем временем Титий и Статилий неожиданно напали и обратили в бегство небольшой отряд неприятельской конницы, и Октавиан послал в Италию победный отчет об этой схватке как о блестящем военном подвиге. Агриппа, напав неожиданно на маленькую эскадру, охранявшую Левкаду, разбил ее, проплыл вокруг острова и прогнал другой отряд, охранявший мыс Дукато. Октавиан написал тогда в Рим, что флот Антония окружен в Амбракийском заливе, что было хвастливой гиперболой, ибо этот флот, еще невредимый, мог выйти каждую минуту и обрушиться на его собственный флот. Агриппа, вероятно, не оставил на Левкаде никакого отряда; во всяком случае, он не мог воспрепятствовать подходу к Антонию судам, нагруженным хлебом, иначе нельзя было бы объяснить, почему Антоний не сделал ничего для отвоевания острова. Вообще все эти операции Октавиана были лишь имитациями боевых действий с целью скрыть от своего врага и от Италии свои слабость и страх. Но победа в войне никогда не может быть одержана одними имитациями борьбы. Страх Октавиана, несомненно, окончился бы решимостью врага напасть на него, если бы, к счастью для него, коренной недостаток, присущий политике Антония, не расстроил его операций. Этот недостаток — противоречие между ее истинной целью — укреплением Египетской империи и целью, которую Антоний провозглашал,— реставрацией римской свободы. Это внутреннее противоречие ускорило катастрофу столь странным и неожиданным образом, что ни современники, ни потомство не смогли объяснить ее себе. Клеопатра с удвоенной энергией старалась отговорить Антония от всякой попытки к битве. Противившаяся ранее войне из политических соображений, она теперь добивалась того же из соображений военных. Действительно, так как Октавиан упорно оставался в своем лагере, то нужно было отступить в Македонию, чтобы вынудить его двинуться и последовать за ними, и, следовательно, пришлось бы отдалиться от моря, по которому осуществлялось быстрое сообщение с далеким Египтом. Клеопатра сама должна была подвергнуться риску и усталости при постоянных передвижениях взад и вперед, к которым пришлось бы прибегнуть обеим армиям, прежде чем они вступят в решительный бой, как в 48 году. Кроме того, исход битв всегда неизвестен; если же Антоний потерпит поражение в такой далекой стране, то Египет восстанет и дети Клеопатры будут подвергнуты большой опасности.

С упорством, уверенностью и страстностью умной и честолюбивой женщины, царицы, привыкшей всегда всем, в том числе и самому Антонию, навязывать свою волю, Клеопатра постаралась убедить триумвира, очень ослабевшего от лет и распутства, воспользоваться морем для отступления в Египет. Было бы очень интересно знать, какие средства употребила она, чтобы добиться этого! Но те немногие, знавшие все подробности этих решающих дней, не могли или не хотели рассказать о них. Известен только результат этих усилий — Клеопатре удалось убедить своего любовника. Кажется, уже в начале июля Антоний подумывал прекратить войну и возвратиться в Египет без сражения. Но ему нельзя было открыто объявить о своем намерении отдать Италию Октавиану, отказаться от восстановления республики, изменить римским сенаторам, ради него покинувшим Италию. Ловкая Клеопатра придумала тогда новую хитрость: спровоцировать морской бой, чтобы замаскировать отступление. Погрузить на суда часть армии, а другой ее части поручить охрану наиболее важных объектов в Греции; выйти в море как бы только для того, чтобы дать сражение, и, если враг примет вызов, действительно сражаться, а затем плыть в Египет. Таким образом, по крайней мере та часть армии, которую погрузят на корабли, спокойно достигнет Египта; если же восточные контингенты и другие покинутые легионы рассеются, беда невелика. С другой стороны, как доказали войны с Секстом Помпеем, морские битвы с почти равными силами редко кончаются решительным поражением одного из противников, ибо паническое бегство в море гораздо труднее, чем на суше.

Итак, по-видимому, в начале июля Антоний предложил генералам и восточным вождям дать Октавиану на море сражение. Это неожиданное и странное предложение повергло всех с изумление. Домиций Агенобарб, Деллий, Аминта и их друзья — все с беспокойством спрашивали себя, откуда явилась такая фантастическая идея; сам Канидий указывал, что одна лишь морская победа ни в коем случае не может сделать врага бессильным, что, если хотят быстро окончить войну, надо отвести армию в Македонию, завлечь туда Октавиана и там дать ему сражение. Тотчас предположили, что это странное предложение было внушено Антонию Клеопатрой. Началось горячее обсуждение; не постигая еще всей истины, отчасти проникали в действительные намерения Клеопатры — до такой степени предложение было нелепо. В общих чертах сообразили, что царица добивалась этой морской битвы, чтобы, окончив ее, поскорее вернуться в Египет вместе с Антонием, не разрешив важных политических проблем, порожденных этой войной в Италии. Спор между египетской и римской партиями снова разгорелся; между Клеопатрой и римлянами, особенно Домицием, произошли ужасные сцены. Во время этих споров Клеопатра дошла до угроз Антонию; если только это правда, то одно время он даже подозревал ее в желании отравить его. Драматическое заключение знаменитого любовного романа! Теперь даже сам Канидий, убедивший Антония взять с собой Клеопатру, советовал ему отослать царицу морем в Египет, если действительно у нее нет храбрости продолжать войну, но не приносить в жертву ее страхам армию и победу таким смехотворным образом. В течение нескольких дней группа окружавших Антония начальствующих лиц была взволнована бурей раздоров, ненависти, страшной клеветы, и Антоний, чувствуя себя внушающим подозрение и неспособным восстановить мир, должен был уступить и отказаться от морского сражения. Он сделал даже больше: чтобы успокоить взволнованных, подозрительных и недоверчивых римлян, он послал во Фракию Деллия и Аминту, поручив им набирать там кавалерию. Это, по-видимому, ясно доказывало, что он хотел оспаривать у врага победу в Эпире. Но раздоры от этого не прекратились. Напротив, в июне они разгорелись до такой степени, что Домиций Агенобарб, устав от наглости Клеопатры и не доверяя более Антонию, который теперь позволял во всем руководить собой этой женщине, однажды утром под предлогом небольшой прогулки по морю ради своего здоровья — он был болен лихорадкой — сел на барку и отправился в лагерь Октавиана. Вскоре затем и, вероятно, по аналогичным мотивам то же сделал царь Пафлагонии. Раздраженный этими изменами, усталый от бесконечных раздоров, Антоний прибег к террору и при первом подозрении в измене приказал убить сенатора Квинта Постумия и одного арабского царька по имени Ямвлих; но скоро он сам испугался последствий своей жестокости. Опасаясь, что Деллий и Аминта не возвратятся, он одно время собирался последовать за ними, но потом удовольствовался тем, что отозвал их.

Время проходило в этих спорах и колебаниях, наступили первые числа августа, ни в том, ни в другом лагере ничего не предпринимали. Произошли только незначительное столкновение на море и небольшая кавалерийская схватка. Антоний, не будучи в состоянии добиться согласия между Клеопатрой и римской партией, не решался ни снять лагерь, ни навязать противнику морской бой. Октавиан, извещенный Домицием и другими о намерении Антония атаковать его флотом, собрал все свои корабли в гавань Комаро, но напрасно ожидал там со дня на день предполагаемой атаки. В начале августа Клеопатра снова принялась убеждать Антония, присоединив теперь к другим своим аргументам опасность малярии. Лагерь Антония был расположен в нездоровом месте, и жара способствовала болезни; царица, уже уставшая от тягот войны, мечтавшая как можно скорее уехать из этого гибельного места, торопилась покончить со всеми делами. Антоний, вероятно, еще сопротивлялся, указывая, что предшествовавшие раздоры еще более увеличивали опасность такого странного и неожиданного маневра. Клеопатра продолжала настаивать, и, вероятно при помощи денег, ей вновь удалось склонить на свою сторону Канидия. Наконец, может быть, отчаявшись когда-нибудь убедить Клеопатру сопровождать его в экспедиции в глубь Греции или римлян — вернуться в Египет, Антоний принял то решение, от которого отказался два месяца тому назад. Ни с кем не советуясь, 29 августа он отдал первые приказания готовиться к морской битве.

Но эти приказы были слишком странны и слишком двусмысленны: было приказано не только двадцати двум тысячам солдат (т. е., вероятно, десяти легионам) грузиться на сто семьдесят больших судов, имевших полный комплект экипажа, но и кормчим, к их изумлению,— взять на борт большие паруса, которые были очень тяжелы и занимали много места. Для чего было брать их в бой, который должен был состояться в нескольких милях от залива? Антоний утверждал, что хочет воспользоваться ими для преследования неприятеля, но такое объяснение не казалось убедительным. Еще более были удивлены, когда он приказал сжечь корабли, которые не могли участвовать в бою, а также часть египетского флота. Не благоразумнее ли было сохранить их, чтобы заменить ими те, которые пострадали бы в сражении? Все эти распоряжения были или бессмысленны или бесполезны, если планы Антония включали только морское сражение. У предусмотрительных людей снова возникло подозрение, что за морским боем должно было скрываться отступление в Египет и оставление римской партии. Антоний, видя, что его намерения снова вызывают подозрения, попытался 30 августа произвести с несколькими когортами нападение на неприятельский лагерь в доказательство того, что он действительно намеревается сразиться. Приступ, естественно, легко был отражен, но такими уловками трудно было обмануть подозрительных и проницательных людей, подобных Деллию и Аминте, тем более что на Амбракийском заливе ежеминутно возникали новые улики. Нужно было увезти казну, но как нагрузить ее на шестьдесят египетских судов, не раскрывая перед всей армией тайного плана Клеопатры? Сокровища поэтому были перенесены на борт ночью при помощи верных рабов. На эту переноску потребовалось несколько дней; к счастью, погода испортилась, и на море свирепствовала буря. Поэтому можно было ждать, не вызывая подозрений. Но эта ночная переноска казны не могла пройти совершенно незамеченной, и те, кто уже испытывал недоверие, увидали в ней подтверждение своих подозрений. Вероятно, 31 августа Деллий и Аминта пришли к убеждению, что Антоний хочет бежать, и оба перешли на сторону Октавиана: Деллий — один, Аминта — с двумя тысячами галатских всадников.

«Ропща и Цезаря превознося. Своих коней поворотили галлы...»

Сами солдаты были недовольны сражением на море, но они ни над чем не задумывались и со слепой преданностью повиновались Антонию. Тем временем Деллий и Аминта рассказали в римском лагере о положении дел в лагере Антония; они объяснили, как пришли к убеждению, что Антоний и Клеопатра готовятся не к серьезному сражению, а к бегству в Египет. Легко представить, какое волнение вызвали эти известия. Враг, который обладал столь сильной армией и которого так боялся Октавиан, был готов оставить ему Италию и республику! Неужели возможно такое невероятное отступление, и не скрывает ли оно засады? Ввиду таких странных и сомнительных, но и важных известий Октавиан не хотел принимать решение единолично и потому созвал, вероятно 1 сентября, военный совет. Робкий и осмотрительный как всегда, сын Цезаря предложил открыть Антонию свободный проход, чтобы показать солдатам и союзникам, что тот действительно бежал; после этого, вернувшись в Акций, Октавиан пригласил бы армию Антония, потерявшую мужество вследствие бегства ее вождя, перейти под свои знамена. В этих последних конвульсиях умирающего мира даже самые трагические события оборачивались пародией; пародией становилась эта ужасная война, в которой могущественные армии выступали в поход с таким шумом, противники издали угрожали друг другу, а кончали тем, что, удаляясь один от другого, были готовы под конец показать тыл и оба пуститься в бегство. Но Агриппа, который был лучшим генералом, не был уверен, что солдаты Антония так легко оставят свои знамена; ему казалось более предусмотрительным преградить путь Антонию и навязать ему бой. Так как последний стремится в Египет, то он не будет ожесточенно сражаться; и так как он отступит после битвы, то им легко, каков бы ни был ее исход, громко объявить в Италии, что они одержали блестящую победу и принудили его бежать в Египет. Во всяком случае, надо было попытаться отнять у него двадцать две тысячи легионариев, находившихся на его кораблях. Никогда битва не представляла меньшего риска и большей выгоды. Признав справедливость этих доводов, Октавиан согласился с предложением Агриппы и приказал 1 сентября восьми легионам и пяти преторианским когортам грузиться на корабли. Вечером море успокоилось; приготовления казались оконченными. Все показывало, что встреча произойдет на следующий день. И действительно, утром 2 сентября Агриппа вышел в открытое море, он остановился для наблюдения приблизительно в километре от входа в залив и разделил свой флот на три эскадры: левое крыло было под его командой, центр — под начальством Луция Аррунция, правое крыло — под командованием М. Лурия и Октавиана. Только в середине дня большие корабли Антония стали выходить из залива, выстраиваться в линию и также разделились на три отряда: налево, против Лурия, был К. Соссий; в центре, против Аррунция, стали Марк Инстей и некий Марк Октавиан, а направо, против Агриппы, находились Антоний и Л. Геллий. Позади них и центра находились шестьдесят кораблей Клеопатры под ее собственным командованием. Подробностей соглашения Антония и Клеопатры мы не знаем, но, судя по событиям, царица, вероятно, придя в отчаяние от бесконечных споров, стремясь во что бы то ни стало вернуться в Египет и боясь, как бы какой-нибудь случай не помешал бегству Антония, в последний момент убедила этого генерала с ослабевшей волей бежать вместе с ней, как только подует попутный северный ветер, начинавшийся все эти дни дуть после полудня. Она должна была дать сигнал к бегству, двинув вперед свой маленький флот, даже если битва будет еще продолжаться. Антоний со своего корабля должен был перейти на приготовленную пентеру и последовать за ней. Канидию, знавшему об их намерении, было поручено отвести остальные войска в Грецию и переправить их в Азию; он же должен был приказать оставшемуся на плаву флоту следовать за Антонием. Таким образом, Антонию только несколько часов предстояло быть впереди главной части своей армии. Чтобы быть уверенной в нем, Клеопатра, как кажется, посадила на адмиральский корабль Алексея из Лаодикеи с поручением лишить Антония последних колебаний, если они овладеют им в решительный момент.

Как бы то ни было, после краткой остановки левая эскадра Антония, подгоняемая легким ветром, двинулась на врага. Агриппа попытался окружить ее своим правым крылом; тогда двинулся вперед весь флот Антония, и скоро оба флота встретились в открытом море. Подобно кораблям Секста в битве при Милах, крейсеры Октавиана легко лавировали между тяжелыми кораблями Антония, у которых они старались поломать весла и рули; легкие и быстрые, они легко ускользали от дождя камней и стрел, которыми их осыпали машины, и от абордажных крюков и гарпунов, которыми пытались их зацепить или прошить. Стрелы, факелы, камни летели в воздухе; повсюду ожесточенно сражались, в то время как трепещущая Клеопатра в беспокойстве смотрела на эту безумную битву, в которой погибало столько римлян для спасения ее египетского царства. Всегда верные своему генералу солдаты Антония дрались храбро; они, возможно, были бы побеждены, но во всяком случае могли бы вернуться в гавань, нанеся врагу такой же урон, какой понесли бы сами, как вдруг Клеопатра, едва поднялся желанный ветер, приказала распустить паруса и, смело пройдя среди сражавшихся флотов, повернула к Пе- лопонесу. Антоний тотчас же прыгнул в пентеру и последовал за ней.

Изумление сражавшихся было велико, но на флоте Антония очень немногие заметили бегство своего генерала, и ожесточенная битва продолжалась с взаимным уроном и без окончательного результата. На заходе солнца корабли Антония один за другим в беспорядке вернулись в гавань. Октавиан, не отдавая себе ясного отчета в происшедшем и боясь какой-нибудь неожиданности и отступления флота в темноте, провел ночь со своим флотом в открытом море и спал на борту своего корабля. Только на следующий день он предложил флоту и армии Антония сдаться, сообщив им, что их генерал бежал и, следовательно, у них нет более оснований сражаться. Но хотя слух об исчезновении Антония уже распространился по лагерю, хотя никто не видал более генерала, солдаты надеялись на то, что Антоний удалился ненадолго и по какой-нибудь серьезной причине; они были убеждены, что он скоро вернется, и вследствие этого не только ими были отвергнуты предложения Октавиана, но и Канидий не осмелился объявить данные ему Антонием инструкции и приказать флоту прорываться, чтобы идти в Египет. Действительно, если египетская партия господствовала в палатке Антония, то римская партия благодаря офицерам господствовала в армии, и этот раздор между руками и головой вызвал ужасный эффект. Канидий не смел объявить, что генерал убежал в Египет: он опасался, что негодование солдат приведет к мятежу или что они не поверят этому. Прошел день, некоторые римские сенаторы и восточные принцы, узнав истину, бежали; прошли два дня, три дня, солдаты не трогались с места, и Канидий не знал, что делать. Октавиан, отчаявшись возмутить армию, думал одно время о преследовании Антония. Но тот был уже так далеко! Когда наконец прошли четвертый, пятый, шестой день, а Антоний все не появлялся и не давал о себе известий, доверие солдат начало колебаться; бегство знатных римлян и восточных принцев с их отрядами усилилось. Однако легионеры еще не сдавались: они были уверены, что Антоний скоро появится среди своих верных солдат. Но слух о его бегстве подтвердился и все более и более распространялся; контингенты союзников разбегались теперь, как после поражения. На седьмой день, не зная более, что делать, бежал сам Канидий. Этот последний удар отвратил наконец солдат Антония от дела, которому они до сих пор так верно служили. Часть их отступила в Македонию, а другая вместе с флотом сдалась Октавиану. Это было 9 сентября, а не 2-го. И только тогда, когда девятнадцать легионов, более десяти тысяч всадников и флот сдались или обратились в бегство, Октавиан наконец смог сказать, что он выиграл битву при Акции. Он выиграл ее, не сражаясь. Антоний пал в этой борьбе не благодаря силе своего противника, не по причине стратегических или тактических ошибок, а вследствие неразрешимых противоречий своей двуличной политики, в действительности египетской и монархической, но по внешности римской и республиканской.

 



загрузка...