загрузка...
 
Глава седьмая ГИМН КУБАНСКИХ КАЗАКОВ В ЛЕСАХ БЕЛОРУССИИ
Повернутись до змісту

Глава седьмая ГИМН КУБАНСКИХ КАЗАКОВ В ЛЕСАХ БЕЛОРУССИИ

То были первые послевоенные годы, когда еще было можно офицеру в открытую сказать работнику «смерша» даже неприятность. В полку все офицеры были фронтовиками, страх войны начал проходить, а страх режима еще не набрал нужной силы.

С годами закрытость общества росла, информированность сводилась к минимуму, недремлющее око КГБ все глубже проникало в коллективы, достигало семей, родственников. Все больше росло расслоение, стукачество. Всеобъемлющие размеры это явление приняло в ракетных войсках. За каждым офицером, солдатом устанавливался постоянный, непрерываемый сыск. Органами КГБ и политотделами специально распространялись всякого рода небылицы, легенды для создания мифических шпионов, врагов родины и пр. Без сомнения, были среди ракетчиков, особенно в первые годы, любители похвастать в письмах родным, любимым своим пребыванием в таких необычно секретных войсках. О том, что все письма перлюстрировались, мы хорошо знали, и попытки это скрыть вызывали, в лучшем случае, недоумение или просто смех. Не утруждая себя, чтобы придумать более правдоподобные факты, особисты, а вслед за ними политотдельцы рекламировали фантазии некоторых солдат, почерпнутые из их же писем. Все это пеленалось обрывками правды и подавалось крутыми, замесами лжи.

Ракетные войска стратегического назначения в отличие от других видов вооруженных сил были лишены возможности поддерживать уровень своей выучки путем боевого применения своего оружия. Частично это компенсировалось периодическими выездами на ракетные полигоны, где представлялась возможность проведения учебно-боевых пусков. По этой причине упор делался на различного рода учения, тренировки и просто имитации пуска ракет.

К этому времени в ракетных войсках сложилась определенная система проверок.

Летом 1970 года дивизия была проверена комиссией главнокомандующего, которую возглавлял первый заместитель главкома генерал-полковник Григорьев М.Г. В составе комиссии были первые лица управлений и служб главкомата. В сравнительно небольшом штабе дивизии и двух полках, которые подвергались проверке, сосредоточилось двенадцать генералов и около ста двадцати полковников. Не буду описывать сам порядок проверки, к этому времени он стал достаточно шаблонным. Бросалось в глаза другое, отношение руководства, комиссии к самой сути проверки.

Дивизия была поднята по тревоге, полки выведены на полевые позиции. Непрерывно с центрального командного пункта ракетных войск поступают сигналы боевого управления. А чтобы было понятно простому читателю - идет довольно крупное войсковое учение, в котором принимают участие тысячи людей, громадное количество боевой техники и вооружения. Все пункты управления заняты командирами, штабами, представителями служб. На своих боевых постах командир дивизии генерал Глущенко А.И., начальник штаба дивизии (это значит, я), руководство отделений и служб. Вскоре Глущенко хоть этого ему не хотелось, вынужден был покинуть свой пост, чтобы прислуживать большому начальству. Руководство комиссии не выходит из гостиничного домика, где разместились высшие чины. Григорьев М.Г., с ним начальник политуправления ракетных войск генерал-полковник Горчаков П.А. из-за стола не выходят, здесь же Глущенко А.И. и начальник политотдела дивизии полковник Коршунов Н.Л. Иногда туда заглядывают другие, чуть ниже рангом, генералы из комиссии.

Я со штабом и начальниками служб продолжал находиться в подземном командном пункте. Все доклады из полков по всем каналам связи, по автоматической системе боевого управления поступают на командный пункт и ложатся ко мне на стол. К нашему счастью, все идет без сбоев, полки точно укладываются в планы и графики. Это радует, но и немного тревожит. Мы не знаем о реакции комиссии, с ее стороны не поступает никаких замечаний. А замечания должны быть, ведь действует огромный организм, неизбежны нарушения в ходе выполнения задач, некоторые отклонения от планов, приказов, директив.

Создавалось впечатление, что дивизия самостоятельно, без присутствия проверяющих, выполняет боевые задачи с массовым перемещением частей и подразделений на полевых позициях, размещенных на огромной территории трех областей Белоруссии.

Традиционного в таких случаях заслушивания командиров и штабов не проводится. Практика так называемого заслушивания в ходе учений, кома- ндно-штабных тренировок участников этих мероприятий в эти годы стала обычным и непременным атрибутом высших штабов и одним из основных критериев при подведении итогов. Это настолько увлекало проверяющих, вплоть до главкома и генштаба, что вообще терялся интерес к практическим действиям, к анализу действительного состояния боевой готовности войск. Особенно несуразность этого действа была видна в полевых условиях, когда командиры и штабы размещались в стесненных условиях, на сжатых до минимума площадях. Как правило, для размещения командных пунктов вывозились кунги на специальных прицепах. В одном из них размещалось командование, в другом - офицеры штаба с боевой картой, на которую круглые сутки, днем и ночью, наносились последние данные, поступающие из частей и высших штабов.

Прицеп - узкий, длинный, как цирковой фургон. Когда приезжали старшие начальники и учинялось заслушивание, то в такой прицеп набивались, как селедка в бочке, толкались, мешая друг другу, заглядывая через плечо стоящего впереди, в то время как один из офицеров штаба докладывал обстановку, с которой желали познакомиться высокие начальники.

Но сейчас, слава Богу, такие заслушивания не проводятся, высокие чины не толпятся на командном пункте. Одновременно, и нас это несколько тревожит, мы остаемся в неведении, как оцениваются наши действия, где допущены нами ошибки, чтобы постараться их исправить и впредь не допускать.

На четвертый день учений на командный пункт спустился начальник политотдела дивизии. По его опухшему, с нездоровым цветом лицу, я понял, что все эти дни начальство, и московское и наше местное, находилось в затяжном запое. Хотя я тоже имел несвежий вид, но это было связано с тем, что за все это время я так и не смог выкроить ни одного часа для отдыха. По существующим требованиям, в высших готовностях покидать боевой пост одновременно командир и начальник штаба не имели права. В данном случае я здесь постоянно оставался один не по вине моего командира. Теперь я жил одним жгучим желанием: поскорее бы все это закончилось, и я бы смог уснуть.

Я-то знал, что Н.Д. Коршунова мало интересовало состояние дивизии, он был послан, чтобы пригласить меня наверх, в гостиничный домик, где все эти дни пребывало руководство комиссии. Я понимал, что мои возражения бесполезны, даже смешны, если учесть с каких «заоблачных» высот поступил этот приказ.

Итак, бросив пост, я иду в домик, домик - предел нашей гордости. Глущенко А.И. давно уже тяготился тем, что при посещении дивизии высокими начальниками он вынужден селить их вместе с другими офицерами: в штабе дивизии просто не было отдельного для этого здания.

К приезду этой комиссии мы успели построить домик со всеми удобствами, номерами, сауной - так что, здесь можно было принять даже министра обороны. Командир с большим удовольствием разместил в нем М.Г. Григорьева и П. А. Горчакова.

Сам по себе Глущенко А.И., если не аскет в полном значение этого слова, то твердый сторонник строгого образа жизни, спиртного не употреблял, чем не всегда нравился начальникам, не способным отказать себе в жизненных удовольствиях. Сейчас я ему мог только сочувствовать. Он оказался среди тех, кто полностью распоряжался нашей судьбой, судьбой всей дивизии, ему выпала «честь» пить и поить высоких гостей.

Подтвердилось мое предположение о затянувшемся застолье. В большом зале за длинным столом, уставленным яствами и всякими напитками восседали три, уже хорошо набравшиеся, генерала. После моего доклада Григорьев, в своей манере, строгим голосом спросил:

-          А почему вы, товарищ Казыдуб, не являетесь в домик кушать? Вы что брезгуете нами?

Хоть я и понимал, что тон его нарочитый, но мой ответ должен быть серьезным. Поэтому сказал, что на командном пункте есть столовая и я там регулярно принимаю пищу. П.А. Горчаков в это время взял большую пивную кружку, налил до верха водки и подал мне. Такой огромной дозы я за свою жизнь никогда не принимал, но за столом в ожидании, уставившись на меня, сидели большие начальники. Вздохнув и набравшись сил, я отпил почти половину. Горчаков, а за ним и Григорьев потребовали, чтобы я допил до дна. У меня перехватило дыхание, не хватало воздуха, еле осилив, я с жадностью набросился на еду. Но через некоторое время они разлили себе и подали мне все ту же пивную кружку, полную водки. Я понял, что на этом учение для меня окончилось, на командный пункт я больше не попаду. Но кто будет командовать дивизией, если Глущенко не в лучшем состоянии, да и вряд ли они его отпустят.

После второй дозы я полностью потерял контроль над собой, появилось одно желание: куда-нибудь завалиться спать. Еще помню, что Горчаков П.А. настойчиво требовал, чтобы я спел еще царский гимн кубанских казаков » Девятое сентября». Я знаю, что плохо помню слова, но, по мнению Глущенко, гимн я пропел довольно неплохо. Еле добравшись до первой кровати, я тут же мертвецки уснул.

Долго мы потом гадали с А.И. Глущенко над тем, зачем Григорьев и Горчаков напоили нас в ходе учения. Особенно озадачило поведение, как я слышал, осторожного, здравомыслящего Григорьева М.Г. В ходе учения в дивизии могли произойти любые неприятности, это, по нашему мнению, могло иметь нехорошие последствия и для таких высоких чинов. Однако этого не произошло. Я «отключился», и спал более суток. Когда я вернулся на свой боевой пост, учение закончилось, через несколько часов был дан отбой.

На этом собственно заканчивалась эта странная итоговая проверка дивизии. По ее результатам, дивизия заняла одно из первых мест в армии. Мы с Глущенко были довольными, труд людей был оценен высоко.

Но не менее нас торжествовал начальник политотдела Коршунов Н.Д. Отправной точкой, в корне изменившей карьеру этого человека, стал один, казалось, малозначащий случай.

В свое время, несомненно с подачи какого-то неглупого политработника Главпура, при формировании ракетных дивизий и полков боевые знамена расформированных фронтовых частей в торжественной обстановке вручались новым частям. Создавалась видимость преемственности поколений, сохранению боевых традиций и пр. Вновь сформированные полки и дивизии автоматически превращались в гвардейские, на их знаменах сверкали ордена боевых лет их предшественников.

Так, первое ракетное соединение, размещенное в Калининградской области получило право именоваться Гомельским, пятиорденоносным. 49-я ракетная дивизия в Белоруссии удостоилась чести стать преемницей истории боевых лет 11-го краснознаменного стрелкового корпуса. Вот тут-то и была разгадка такого молниеносного взлета нашего начальника политотдела.

В составе этого корпуса находился нынешний начальник политуправления ракетных войск П.А. Горчаков. Более того, тогда же он удостоился звания Героя Советского Союза. Всем этим незамедлил воспользоваться Коршунов. Музей при политотделе был буквально забит былями и небылицами о подвигах сановного посетителя. Боевая история целого корпуса была перевоплощена в подвиги славы и мужества подполковника Горчакова. И тут же, не без чьей-то профессиональной подсказки, залы музея были завалены хрусталем. Какое-то трепетное ожидание охватило Н.Д. Коршунова и его ближайшее окружение. Праздник не замедлил сказаться. После посещения музея московским партийным чином весь хрусталь, уже в коробках, перекочевал в самолет. Обстановка бескрайнего гостеприимства, широчайшая щедрость руководства дивизии, особенно начальника политотдела, не остались незамеченными. Коршунов Н.Д. обзавелся фотографией героя с дарственной надписью, которая в его стремительной карьере сослужила роль путеводной звезды.

Через некоторое время он был назначен на более высокую партийно-политическую должность и службу в армии закончил в чине генерал-лейтенан- та. Более чванливого, грубого, полного дилетанта в военном деле, чем этот генерал, я не встречал.

На страну надвигались годы, которые потом назвали «годы застоя». Не могло пройти это время мимо армии. Карьеризм, протекционизм, открытое взяточничество все больше поражали военную верхушку. Пьянство начало буквально насаждаться сверху. Главным злом этого явления было то, что моральному разрушению подвергались кадры, особенно молодые, не прошедшие фронтовой закалки, мало испытавшие тягот ратного труда, не прошедшие настоящей армейской школы. Офицеры-фронтовики не могли долго устоять, часть их приспосабливалась к новым условиям военной жизни. А от основной их массы просто избавлялись под видом омоложения. В то время, как в руководстве партии, страны и армии оставались престарелые люди. Во главе страны был Брежнев Л.И., ставший позором народа, армией безраздельно правил его ближайший клеврет Гречко A.A. И тот и другой олицетворяли канун господства гниющей олигархии. Зловоние распространилось через стены Кремля и охватило огромную территорию советской державы. Все, что они делали, только ускоряло агонию и процесс грядущего распада страны и армии.

Говорят, что раньше было больше совестливых. Может быть, но за свою жизнь я достаточно встречал бессовестных. Видимо, от этого зла человечеству не избавиться. Мне кажется, что низменные инстинкты иногда заглушаются, но не исчезают. Всегда бросалось в глаза, как бессовестные люди гибки, изворотливы, пронырливы. Пока один совестливый кому-нибудь помогает, бессовестный трем вредит, а десятерых в углу держит. Вот потому всегда казалось, что их больше, они везде.

Несомненно Коршунов сполна обладал этими свойствами, умело их использовал и достигал цели. Военное дело его не интересовало, он был далек от людей, он всегда считал себя среди таких, как я и Глущенко А.И., каким-то гостем, временным человеком, ему судьба уготовила более высокие ступени. О том, насколько он не знал дивизии, говорит один случай из жизни тех лет.

Уже несколько лет я в этой дивизии, в роли начальника штаба. Далеко дни первого знакомства с людьми, с их условиями службы, жизни.

Однажды как обычно, я в своем кабинете работал с документами. Неожиданный звонок, и взволнованным голосом начальник узла связи дивизии подполковник Марфина М.С. сообщает о взрыве на передающем центре. Так же доложили и начальнику политотдела. Уже через пятнадцать минут я был на месте взрыва. Каким-то чудом остались живы два солдата-котельщика. Взрывной волной громадной силы их выбросило из котельной через дверь. Предварительным расследованием причин происшествия установить не удалось, нанесен существенный материальный ущерб: котельная разрушена полностью. Одно из важнейших звеньев боевого управления лишилось тепла. А зима уже на носу. С такими удручающими мыслями я вернулся в штаб, необходимо об этом доложить командиру дивизии и в штаб армии.

На входе в здание штаба меня ожидал с перекошенным лицом Н.Д. Коршунов. Оказывается, когда ему, как и мне, доложили о взрыве, он, не зная, где находится передающий центр, выехал на позицию одного из ближайших дивизионов. На его вопрос, где произошел взрыв, в дивизионе удивились. Н.Д. Коршунов, к своему ужасу, подумал, что его кто-то жестоко разыграл. Я был вынужден сказать ему не самое лестное для его обостренного самолюбия: начальник политотдела в течение четырех лет не удосужился побывать в таком важном подразделении, обеспечивающем боевое управление всей дивизии. Подобных случаев было немало. И это еще одно из лишних доказательств того, что главный смысл деятельности таких людей - ловить момент и делать карьеру.

Но вернемся к той проверке, которая стала вехой в карьере многих из нас. Дивизия оценена высоко, ее командование на коне.

Завершающим мероприятием, как уже укоренилось в войсках, был итоговый банкет. Командование дивизии угощает именитых гостей. Накрыты щедрые столы, всем хватило места. До отлета самолетов четыре часа, этого вполне достаточно, чтобы большая часть приглашенных смогла потерять всякий человеческий вид. Выпито, съедено немало. Но нам не жаль, мы думаем, что это стоит того, что нас ожидает лучшее соединение, подарки к концу года, восхваления в наш адрес и, наконец, повышение по службе. Так и произошло: Н.Д. Коршунов назначен первым заместителем члена военного совета армии во Владимир, Казыдуб Г.И., - заместителем начальника штаба армии в Смоленск, Глущенко А.И. - начальником Рижского высшего военного училища.

Я далек от мысли, что это было результатом богатого стола и горы подарков, которыми были наделены генералы и полковники комиссии. За этими высокими итогами был большой труд немалого коллектива дивизии, солдат, офицеров, командиров дивизионов и полков. Но мало кто из них был оценен по заслугам, далеко не все, в том числе и более достойные, были отмечены в приказах, получили заслуженные отпуска, чтобы повидаться с родными.

Недалеко от города Лиды, где размещался штаб дивизии, на реке Неман, по дороге на Новогрудок, в красивом сосновом лесу находится поселок Березовка. Почти все его взрослое население - стеклодувы. Они трудятся на стекольном заводе, главная продукция которого - высококачественный художественный хрусталь. Немало солдатского труда ушло на бесчисленные лесные вырубки, распиловку древесины, чтобы расплатиться за дорогие хрустальные наборы, которые оказались в подарочных наборах членов комиссии. Обе стороны понимали, что это открытые взятки, но все обставлялось, как искренняя благодарность за помощь, за большую учебу. Я бы это назвал позором слепых, не ведающих глубины своего падения.

Конечно, бесспорным успехом труда руководства дивизии было то, что впервые большая ракетная дивизия во всех войсках 1970 год закончила без чрезвычайных происшествий. Кто хоть немного касался такого явления, как воинская дисциплина, тот может по-настоящему оценить этот итог. Но для командира и штаба не наступало удовлетворение. Наоборот, мы были встревожены ростом случаев грубого нарушения взаимоотношений между солдатами, появлением так называемой дедовщины.

Дедовщина. Что это за явление? Каковы его корни? Много об этом написано, переговорено.

Первые тревожные сигналы о таких случаях к нам начали поступать в начале 70-х годов, когда перевели на двухлетний срок службы солдат и сержантов. Дело в том, что раньше солдаты третьего года службы - старшие по возрасту - уравновешивали первогодок, не допускали разрастания проявлений низменных инстинктов. В казарме, как и в школе, профтехучилищах, пионерских лагерях, безраздельно властвует не командир, директор или пионервожатый, а старший по возрасту, физически более сильный. И в семье не мать и не отец верховодит среди детей, особенно, когда их больше трех. Власть принадлежит старшему.

Мне пришлось это испытать на себе, в большой семье, где было четыре мальчика и одна девочка. Я всегда донашивал то, из чего вырастали старшие. Я им беспрекословно подчинялся, я был их тенью. Но это меня не угнетало, потому что я был таким же «ханом» для своих младших братьев.

Но это одна семья, родная кровь, обиды разрешались вялым шлепком матери, и, как правило, миром. Родители во взаимоотношения детей вмешивались мало, конфликты гасились до черты забора с соседями.

Но как бы то ни было, а это уже те корешки, которые являлись предвестниками того отвратительного явления, которому дано такое милое название, как «дедовщина». Все мы в разные годы проходили через школу, у всех на памяти страх, зависть, то уважение, с каким младшие смотрели на старших. Но когда вчерашний школьник одевал военную форму и оказывался в чуждой, грубой казарме, то он сразу же начинал ощущать себя затравленным зверьком, готовым к унижениям и обидам. В нем еще сохранялся дух ощетинившегося, беззащитного младшего школьника.

Иногда приходится слышать утверждения, что раньше этого не было, мол было больше порядка в армии. По своему опыту могу сказать, что те, кто так говорят, или кривят душою, или очень мало осведомлены. На моей памяти это явление было всегда, и даже в те первые послевоенные годы, когда в казармах были солдаты, прошедшие войну, когда служили более трех лет, когда в ротах, батареях стали появляться молодые люди, дети войны, прошедшие трудовую закалку на заводах, стройках, в колхозах. И вот в этих условиях наблюдалось принуждение, случались издевательства, но они не были массовым явлением. Все это пресекалось в зародыше, младшие офицеры о жизни казармы были хорошо информированы.

Шли годы. Изменились люди в армии. Солдат стал на 2-3 года моложе, с психологией школьника. Но все же главная причина расцвета «дедовщины» не в самой солдатской массе, а в кадровом составе офицеров. Офицерский корпус, на беду самой армии, все более разбавлялся белоручками, людьми избегающими «черного» труда, без основательной трудовой закалки. Но, видимо, и в этом еще не вся правда. Извращения в кадровой политике, получившие широкую улицу со времен Гречко, а потом Устинова, привели к тому, что лучшая часть офицеров, с лучшими деловыми качествами теряли перспективу, желание работать с людьми становилось постыдным. Офицеры все больше стали отдаляться от солдат. Молодой солдат все больше попадал во власть старослужащего и более того, наиболее агрессивного, злобного по природе. Офицер же начал появляться в казарме по принуждению, он ее боялся, а чаще просто брезговал.

Ушли в прошлое командиры рот, взводов, которые были ближе к солдатам, знали тонкости казармы. В этом вся суть проблемы. Без офицера, действительно посвятившего себя военному делу - а главным в нем были и останутся люди, - напряженность негативного воздействия казармы будет оставаться. Высшие военные училища, особенно инженерные, а в ракетных войсках именно только такие, видимо, так и не смогут готовить офицеров для работы с людьми. Выпускник таких училищ, считая себя интеллектуалом, одев погоны офицера, готов с головой влезть в технику, в премудрости науки, но с ужасом воспринимает свое место среди солдат.

Молодой офицер охотно становится военным чиновником (с академической скамьи у него казенный взгляд на солдатскую массу), уподобляясь туче военных бюрократов, сидящих в управленческих структурах. Вполне понятно, что такой офицер не только не покончит с «дедовщиной», он развалит последние надежды военных верхов и тем белее солдатских матерей.

А.И. Глущенко - старый, мудрый солдат, видел насквозь причину проблемы и очень верно схватывал ее суть. Он жаждал иметь таких командиров огневых взводов, какие были у него в батарее в первые послевоенные годы, он был в них влюблен, потому что сам был таким. Но сегодня таких нет, и это тоже реальность. Лишь изредка можно было встретить подобного на дивизионе, реже уже на полку и выше. Мы-то знали, что это не их беда, что не они стали командирами полков и дивизий. Их обходили, через них переступали молодые, пришедшие по шести меркам маршала Гречко, видимо, истинного отца «дедовщины».

Понимал все это командующий армией Герчик К.В., но в угоду высшим властям, да и собственной конъюнктуре, назначал на должности не по деловым признакам, не за успех в труде, а по протекциям, по шести требованиям министра.

И еще, не менее важно, «дедовщина» положила начало тому явлению, как падение престижа армейской службы, когда был растерян авторитет старших поколений, все чаще возникало пренебрежение к приказу, к исполнительности вообще. Рушился порядок, снижалась дисциплина, началось разложение армейской среды. Престижным становились не воинские заслуги, не успех в подготовке подчиненных людей. Теперь личным знакомством, удачным приподношением, умением обратить на себя внимание достигалось в службе все и, главное, быстрый рост в званиях и должностях.

Все чаще происходили сбои в нашей работе, не все в работе командира, штаба было гладким. К сожалению, командир не всегда был тверд, иногда отступал перед лестью, подхалимством. Этим пользовались те, кто не рассчитывал на успех в честном труде. А в гибкости, изобретательности этим людям не откажешь. Здесь налицо и видимость преданности и нарочитый

 

 страх и предоставление «желаемой» информации. А.И. Глущенко такого напора не выдерживал, иногда прощал явные промахи в работе и даже в личном поведении. Наиболее изощренным мастером перевоплощения, актером в штабе дивизии слыл начальник инженерно-технической службы подполковник Валов В.М. Довольно смешно было наблюдать в кабинете командира, как Валов разыгрывал панический ужас, впадал в мнимую прострацию. В действительности, это было настолько примитивно и наиграно, что кроме общего смеха, ничего не вызывало. Однако вся сцена проигрывалась предельно серьезно и старательно. Обычно командир после этого слабел и прощал пьяные шалости этого взрослого ребенка. Неприкрытая лесть срабатывала, подхалим достигал цели. Такие моменты слабости командира были настолько редки, что они не могли быть решающими.

Явные наши промахи мы все же видели в подборе кадров, особенно на командные и штабные должности...

Местным полком командовал подполковник Горшков В.П., тяжелый, немногословный, с явными признаками русской лени; натура скрытная, склонная к извращению правды, беспощадная к людским слабостям, поддающимся деспотизму и сумасбродству. В полку его боялись и ненавидели. Зачастую страх, вселяемый Горшковым, приводил некоторых его подчиненных в ужас и обращал в бездумное бегство.

Но, как часто это случается, тиранствующий владыка сам не во всем был сильным: со своими низменными страстями он справляться не мог, контролировать себя, бесспорно, всегда труднее. Его интимные связи с телефонистками, машинистками обрастали анекдотическими подробностями, становились неиссякаемой темой судов и пересудов как в среде офицеров, так и их жен. Глущенко А.И., щепетильный и чистый, буквально взрывался, когда слухи достигали его ушей, грозил скорыми и самыми решительными расправами, но вскоре остывал и все возвращалось на круги своя. Горшков после раскаяний, обещаний в различных коридорах партийной и командной власти, продолжал все по старому. И снова ком самых невероятных слухов катился по гарнизону и за его пределами. Кабинет Горшкова был рабочим постом, обителью желанных встреч и местом разборок. Об этом знали не только мы, командование дивизии, но и в центре. Знали о его похождениях и малой активности как полкового командира.

Как-то во время работы в дивизии армейской группы, ко мне в кабинет зашел генерал-лейтенант Шмелев И.Т., первый заместитель командующего армией, завязался разговор о достоинствах и недостатках командиров различных рангов. Шмелев, отличавшийся своей безапелляционностью и резкостью, грубо прервал мои попытки защитить подчиненных командиров и сказал: «Хотите, Григорий Иосифович, я вам сейчас же продемонстрирую, что вы неправы, ваши командиры полков из кабинетов не вылезают, таких лентяев, как ваши, у нас в армии нет!». Я недоуменно пожал плечами, не поняв, как это он может меня убедить. И тут И.Т. Шмелев по телефону ЗАС (засекреченная автоматическая связь) набрал номер телефона Горшкова и передал мне трубку. В трубке сиплый, полусонный голос Горшкова. Шмелев торжествующе взглянул на меня, взял трубку и набрал телефон И.П. Каратаева, командира полка в Новогрудке. Этот тоже находился в кабинете. «Ну что достаточно? Вы убедились, кого вырастили? А теперь я вас спрошу, можете ли вы с такими командирами поддерживать высокую боевую готовность?»

-          Товарищ генерал, это случайное совпадение, - больше мне ничего не оставалось ответить.

-          Ну, ну, - сказал Шмелев, - вас убедить труднее, чем их заменить на других, более способных и трудолюбивых.

Шмелев был, несомненно, прав. Много нам с командиром приходилось прилагать усилий, чтобы заставить командиров полков более активно работать.

Во всех армиях, во все времена командир всегда был как бы задающим генератором и зеркалом своего коллектива. От его энергии, задора, постоянной неудовлетворенности зависело общее состояние дел. Командир дивизиона, полка работал с людьми напрямую, ему не нужны были приводные ремни, как партии и нашим политработникам. Он ежечасно, ежедневно - на глазах людей, его работа, как на ладони. Но стоит командиру успокоиться, обнаружить хотя бы признаки своей усталости, тем более лени, вслед за ним начинает слабеть коллектив, падает уровень подготовки, растет количество правонарушений, расцветает дедовщина, наступает застой и разложение, командир не может быть ведомым, он может быть только лидером. Но командиром, как и солдатом, не рождаются. Их надо не только находить, но и растить, помогать и не давать почивать на лаврах.

Полной противоположностью был другой командир, полк которого размещался в городе Слуцке, В.И. Зайченко. В постоянном движении, с неиссякаемой, даже избыточной энергией, полный инициативы и изобретательности, он был склонен к очевидному авантюризму, к непредсказуемым, зачастую безрассудным поступкам, а иногда и чудачествам.

Штаб этого полка, как и других, размещался в сборно-щитовом сооружении в страшно стесненных условиях. В маленьких комнатах ютились 2-3 офицера. У Зайченко была комната для работы с документами, в которую мог поместиться только один стол и два стула. Это был служебный кабинет командира полка. Посетивший полк в ходе проверки, П.А. Горчаков сделал замечание, что у командира полка маленький и неуютный кабинет. Как он выразился, по кабинету и авторитет.

Зайченко это истолковал по-своему. Когда через месяц после проверки мы приехали, чтобы убедиться, как в полку устранены замечания, то мы с Глущенко А.И. просто ахнули: Зайченко, выполняя указание, как он нам доложил, переселил штаб полка в несколько невзрачных строений, в том числе и в помещение бывшей гауптвахты, а старое здание штаба полностью переоборудовал под свой кабинет, в котором теперь, кроме рабочей комнаты, были приемная, комната для отдыха, приема посетителей, спортзал и даже отдельная столовая. На резкое замечание Глущенко А.И. Зайченко невозмутимо ответил, что все сделано по рекомендации начальника политуправления ракетных войск. Глущенко вынужден был в своем приказе объявить Зайченко выговор за его самоуправство. В нашем присутствии штаб полка, переселился в свое помещение.

Этот полк традиционно держал первенство по самовольным отлучкам солдат и сержантов. Боевые позиции полка размещались в густых лесах между Минском и Слуцком, в окружении белорусских сел. В Белоруссии во все времена к военнослужащим отношение было доброжелательным. Появляющихся в селах солдат встречали радушно, потчевали зачастую с выпивкой. Командование полка, особенно политработники, пытались среди местного населения иметь своих осведомителей, привлекая для этого комсомольцев, работников местных советов. Но информация в полк не поступала, более того нередко были случаи, когда сами же «осведомители» укрывали самовольщиков, давали командованию противоречивые сведения. Самые крутые меры командования были безрезультатны, самоволки процветали.

В.И. Зайченко, как истинный борец с таким злом, которое затрагивало престиж полка и лично его, как командира, всю свою энергию и волю направил на борьбу с самовольными отлучками. И у нас, в штабе дивизии, он находил поддержку. Самовольные отлучки, как правило, сопровождались происшествиями, насилием, воровством, а иногда и убийствами. Такому злу нужно было поставить самый надежный заслон. Но Зайченко и в этом случае действовал своими, своеобразными методами. Во всех прилегающих селах из состава офицеров дивизионов он назначил комендантов, организовал патрулирование, а по всем праздникам устраивал в селах засады. Но это тут же становилось известным и жителям сел, и солдатам полка. «Рогатки» командира вызывали только смех у сметливых и не менее изобретательных солдат. В такие дни сам Зайченко отдыха не знал, дома бывал редко. В постоянном поиске, движении, он был неистощим на выдумки.

Были случаи, когда он надевал солдатскую шинель и один бродил по селам в поисках солдат. В некоторых селах его узнавали, но он не подавал вида, продолжал играть немудреную роль бывалого солдата.

В таком виде он однажды попал в избу, в которой находились три солдата из ближайшего дивизиона, уже в порядочном подпитии. Зайченко хорошо поставленным голосом приказал солдатам следовать за ним в часть. Один из солдат неторопясь поднялся из-за стола, взял Зайченко за воротник шинели и вытолкал его из избы. Взбешенный Зайченко бросился в дивизион,  приказал выстроить всех солдат и сержантов и начал медленно обходить строй. И какое же было его удивление, когда он увидел этих же троих солдат, невозмутимо стоящих в строю своей батареи. На вопросы Зайченко они недоуменно пожимали плечами и все обвинения командира отрицали. Зайченко так и не добился их признания и, только пользуясь властью, отправил наглецов на гауптвахту.

К нам постоянно приходила информация о всех проделках ретивого Зайченко. А.И. Глущенко неоднократно направлял в полк специальные комиссии для изучения стиля работы этого командира и оказания ему помощи.

Как командир он обладал многими положительными качествами и главным было то, что он был высокопрофессиональным специалистом-ракетчи- ком, этим он заслуживал большого уважения офицеров полка. Одновременно это помогало ему поддерживать стабильную подготовку боевых расчетов пуска. Но из-за своей сумасбродной натуры, склонности к непродуманным решениям и скороспелым действиям, он вызывал у нас постоянную тревогу и опасения.

Как-то Глущенко показал мне письмо бывшего солдата из полка Зайченко. Когда я его прочел, то еще раз убедился, что у нас есть сообразительные люди.

А суть дела в следующем. Прошлой осенью, в один из субботних дней, Зайченко, вспомнив о своей семье, поехал домой. По дороге на Слуцк ему повстречался парень в гражданском платье, в котором он узнал солдата своего полка. Надо сказать, Зайченко обладал поразительной памятью на лица. Остановив машину, он подозвал подозрительного путника к себе. Но встречный сделал вид, что не понял повелительного жеста и продолжал идти по обочине дороги. Зайченко выскочил из машины и во весь голос закричал: «Эй, ты прекрати ломать дурака, я тебя знаю, ты солдат из хозвзвода полка!». Солдат, видимо понял, что напоролся и надо отвечать.

-          Раздевайся! - приказал Зайченко солдату. Тот, не торопясь начал раздеваться. Остался в одних трусах, Зайченко приказал своему шоферу облить одежду бензином и поджечь. Дело было к вечеру, становилось довольно прохладно, но Зайченко так увлекся, что не замечал этого. В сопровождении машины командира полка солдат бежал до расположения полка. Надо думать, что Зайченко был доволен таким уловом, хотя его действия, безусловно, граничили с садизмом.

Но торжество командира было преждевременным. Солдат оказался не из глупых, и, судя по письму, Зайченко должно было быть не до смеха. Бывший солдат, обстоятельно описав эту историю, в конце письма требовал полного возмещения ему материального убытка, перечислив все предметы одежды, сожженные по приказу командира. И закончил вполне реальной угрозой: в случае, если командир полка не возместит ущерб, дело будет направлено в суд. Зайченко ничего не оставалось, как добросовестно поплатиться за свое очередное чудачество. Потом он сам со смехом рассказывал, что наглец содрал с него немалую стоимость за всякую рвань, как за ценные вещи.

Стало ли это наукой для Зайченко гадать не приходилось, он оставался верен себе.

Работа, служба у нас поглощала все. Мы испытывали постоянный дефицит времени. Редкими были дни отдыха, в отпуск уходили в самое неудобное для этого времени. Командующий армией Лобыш Ф.И. с каким-то наслаждением, как нам казалось, любил прерывать отпуск командира, начальника штаба. Вызов телеграммой из любого места стало обычным явлением. Особенно было неприятно, когда прерывалось санаторное лечение. Помнится, после такого прибытия в часть, командир пытался извиняться, ибо причины в этом не было.

Но удавались дни, когда мы могли вырваться на природу. Белорусские леса были богаты ягодами, грибами, да и просто побродить в одиночестве было наслаждением. Но и в этих местах рыбалка доставляла царское удовольствие.

Однажды с помощником начальника шифровальной части мы выехали в район деревни Белицы на реку Неман. Мой напарник был уроженцем этих мест, опытным любителем рыбной ловли, имел для этого самые хитроумные приспособления. Во второй половине дня втроем на лодке (с братом моего напарника), мы добрались до небольшого островка, который омывался Неманом и его старым руслом. Редко удается видеть что-нибудь более красивое. Высокие, стройные сосны с бронзовыми стволами вплотную подступали к песчаному берегу, отражаясь, как на полотне картины в зеркальной, почти неподвижной глади старицы-Немана. Чудная вечерняя тишина прерывалась нежным щебетаньем какой-то птицы да всплесками играющей рыбы. Солнце медленно катилось к закату. К наступлению темноты неширокое старое русло было перекрыто сетями. До утра мы свободны, нам надо это время прокоратать на берегу, нас ждет небольшой костерок и бесконечные рыбацкие байки.

Брат прапорщика оказался интересным рассказчиком. Посыпались были и небылицы. Благость разлитой тишины, тепло мирно потрескивающих сухих сучьев, ночная прохлада настраивали на сон, и тогда голос рассказчика, казалось, растворялся во всем этом, становился как бы его частью.

Сказка ночи медленно стала уступать празднику дня. Чуть вдали от костра засветились проблески наступающего утра. Небо становилось выше, звезды тускнели и постепенно гасли, все более пламенел восток.

Время выбирать сети. Без единого всплеска легко опускаемых весел лодка медленно продвигается вдоль притопленной сети. Подъем первых ячеек, окуни, лещики затрепыхались на мокром дне лодки. Медленно идем к середине реки. День все больше овладевал небом, лесом, рекой. Солнца еще нет, но уже ясно виден противоположный берег, пролетели первые шумливые чайки, раздался резкий звук кем-то вспугнутых уток. Со стороны села доносились крики гусей, мычание коров, лай собак.

Лодка приближалась к середине реки. Я сидел на ее носу. Вдруг глаза ослепил, словно золотой дождь, разлитый по дну реки. Блеск, вспыхнув ярко, тут же исчез. Пораженный этим неземным видением, я приставил палец к губам, призывая к тишине. Новый луч солнца опять вырвал из глубины реки неповторимое зрелище. И тут в прозрачной, почти стоячей воде, я увидел огромный золотой косяк рыбы. Как я понял, это были - лещи. Острой своей вершиной он соприкасался с сетью, основание его исчезало в глубине реки, вниз по ее течению. Рыба поднималась на нерест.

Мои товарищи знаками предлагали гнать рыбу к нашей сети. Но я не мог оторвать глаз от невиданного зрелища. И то, что мы увидели дальше, поразило наше воображение, оказалось за пределами нашего понимания происходящего.

Впереди косяка перед сетью неподвижно стоял огромный лещ, медленно пошевеливая плавниками и хвостом. Спина и обращенная к нам сторона были густочерными, плавники и хвост ярко красными. Это длилось считанные секунды, мы замерли в каком-то ожидании. Время для нас как бы остановилось, лучи солнца осветили почти весь косяк, он лежал на дне, как огромный самородок золота. Не единого всплеска, рыбы словно замерли.

Большой головной лещ медленно лег на бок, плавниками подтянул свое туловище под сеть и когда сеть оказалась над ним, встал вертикально. Косяк рыб по какому-то для нас неуловимому сигналу встрепенулся, рассыпанное золото засверкало сотнями брызг. Рыбы устремились в проходы под сетью, образовавшиеся по бокам головного леща. Мгновение - рыбы исчезли, ушли вверх по реке. А мы продолжали сидеть в тишине, изумленные зрелищем. В этот момент наши мысли были об одном: на что не способна природная сила в каждом существе для продолжения своего рода, откуда у этих бессловесных существ поистине человеческий разум? Виденное непостижимо, это действительно чудо, сказочная загадка.

Я был доволен тем, что удержал себя и своих товарищей от соблазна вспугнуть этих чудных рыб. Мы стали свидетелями невероятного таинства природы.

Весь день мы оставались под впечатлением увиденного. Все, кто слушал наш рассказ об этом, отнеслись с недоверием, как к очередным бредням разгоряченных рыбацких голов. Два брата, белоруса и мой сын Игорь, ученик 4-го класса, остались моими свидетелями этого природного чуда.

Не однажды мне приходилось видеть необычные природные явления, неожиданные лесные встречи с лосями, кабанами, медведями. Но это по своей красоте и необычности осталось для меня неповторимой сказкой.

Помнится, еще в юные свои годы, когда по воле судьбы в 17 лет я оказался под ружьем на склонах Кавказских гор, произошел случай, запомнившийся мне на всю жизнь.

Прошло несколько месяцев, как мы заняли оборону на горе Пзых, северо- восточнее Туапсе. У подножия горы, внизу в долинах держалась по-южному теплая погода поздней осени. Гора, продуваемая семью ветрами, уже была покрыта снегом. К страданиям постоянного голода теперь прибавился холод. Окопы мы сооружали из камней и сыпучей горной породы, тепла они не прибавляли. Костры разводить нам не разрешали. Но все же более жгучим оставалось чувство голода. Все реже появлялись исхудавшие лошади нашего соседа казачьего корпуса. До этого был строгий приказ о запрете похищения лошадей с нашей стороны, но голод был сильнее всякого запрета, гнали мы их за передний край, где они подрывались на минах. Через час от лошади оставались хвост, да грива, все съедалось без остатка, в том числе и кости. Но сейчас мы только вспоминали вкус горелых костей и паленых шкур.

Голод гнал нас вниз, туда, где росли вековые грабы и роскошные дикие груши. Там была нейтральная полоса, куда просачивались наши разведчики и немецкие дозоры. Нас же тянула туда жажда утоления голода сочными дикими грушами. Толстым слоем желтые, созревшие, они лежали, укрытые опавшей листвой. Ничего более вкусного я в жизни не пробовал.

Ранним утром, еще в темноте, я со своим товарищем еще со времен педучилища Николаем Мишиным по просьбе солдат и с разрешения командира взвода отправились за грушами. Это было небезопасно. Мы боялись случайной встречи с немцами, а еще больше с нашими разведчиками, которые занимались не столько разведкой, сколько ловили наших же солдат перебежчиков и дезертиров. Такая встреча грозила нам не просто позором, а неминуемой смертью. Если бы мы встретились с разведчиками, от нас бы открестились и товарищи по окопу, и командир взвода. Такие «прогулки» категорически запрещались и сурово карались. В такой тревоге и страхе мы с пустыми мешками и длинными трехлинейками, крадучись и озираясь, вышли к тому месту, где несколько дней назад брали груши солдаты из другого взвода.

Рассвет еще не наступил, чем ниже мы спускались, тем гуще был туман. Каждый темный куст, каждый шорох приводил нас в трепет, мы ложились на землю и замирали. Глаза наши были широко раскрыты и, надо признаться, мы хорошо видели и неплохо ориентировались. Но вот мы у заветных груш. Побросав винтовки, мы бросились нагребать мешки грушами пополам с листьями. Страх нас не покидал, каждый треск заставлял нас прижиматься к земле и напрягать слух. Мешки почти наполнены, и тут сквозь чуть рассеивавшийся туман я в нескольких шагах от себя, под другой грушей, увидел темную фигуру, тоже разгребающую листву.

Страх буквально сковал нас, мы боялись шевельнуться, напрочь забыли о своих винтовках. В ужасе быть замеченными мы не сводили глаз с того, кто  пока, не обращая на нас внимания, продолжал сопеть и чавкать, сидя на корточках. Но первыми не выдержали наши нервы. Не сговариваясь, мы схватили винтовки и сколько было духу побежали наверх, в сторону своих позиций. Уже на бегу, мы увидели, что тот, кто нас так напугал, бежал в противоположную сторону. Пробежав изрядно на подъем, еле переводя дыхание, мы бессильно свалились на землю. И только тогда нас пронизала догадка. Мы даже вскрикнули, ведь это был никто иной, как медведь. У нас были винтовки. Если бы мы были смелее и воспользовались ими, во взвод пришли бы с хорошим мясом. А теперь нам самим было стыдно смотреть друг другу в глаза. Время потеряно, наступал рассвет, надо возвращаться не только без груш, но и мешков. Что мы будем говорить взводу? Надо признаваться в своей трусости. Страх нас сковал и лишил разума.

Подобный эпизод, связанный со встречей теперь с хозяином северных лесов, без такого животного страха, произошел значительно позже.

Будучи уже в главном штабе ракетных войск, мы работали на космодроме под Плесецком. Удачно завершились довольно сложные учения с соединением подвижных пусковых установок. Комиссией неплохо оценивались состояние воинской дисциплины и службы войск.

С таким настроением мы с начальником полигона генерал-лейтенантом Яшиным Ю.А. возвращались с удаленной позиции, где присутствовали на испытательном пуске ракеты из шахтной пусковой установки.

Уже вдали были видны очертания Мирного, военного городка полигона, когда водитель резко затормозил машину. Через дорогу, не торопясь шла огромная медведица с маленьким медвежонком, зверь был так близко к машине, что нам была видна свалявшаяся на боках шерсть, падающая из пасти слюна. Медведица вела себя уверенно, независимо, в нашу сторону даже не повернула голову. И только медвежонок, поскуливая, метался между ее ногами. Мы сидели в машине, тихо переговариваясь, с большим интересом наблюдали это прекрасное зрелище.

Перейдя дорогу, медведица остановилась перед кустами и медленно повернула голову назад. Трудно было понять ее намерение, но я, на всякий случай, дал команду водителю, чтобы он запустил двигатель. В это время с той стороны, откуда появилась медведица, выскочил еще один медвежонок. Неуклюже переваливаясь с бока на бок, он бежал к матери.

И тут Ю.А. Яшин приоткрыл дверцу машины, намереваясь схватить медвежонка. Я резко положил руку на его плечо, чтобы удержать от такого легкомысленного шага. Мне приходилось видеть прыть и ловкость этого, как- будто неуклюжего на вид, зверя. Медвежье чадолюбие огромно. В наших лесах опаснее, чем медведица зверя нет. Стоит случайно оказаться между самкой и ее детенышем, как это может закончиться трагически.

Яшин, видимо, этого не знал. Могло произойти самое неожиданное и опасное для нас.



загрузка...