загрузка...
 
Язык и мифология
Повернутись до змісту

Язык и мифология

Размышления Афанасьева о творческом потенциале языка, его влиянии на мышление человека и его поэтическое творчество, о единстве языка, мифологии и народной поэзии лежали в том же русле, что и идеи Ф. И. Буслаева, А. А. Потебни и А. А. Котляревского. «Мысль о влиянии языка на происхождение различных верований, — писал Афанасьев в статье «Несколько слов о соотношении языка с народными повериями» (1853), — уже до-статочно указана и пояснена во многих сочинениях современных ученых. Теперь вопрос состоит в приложении ее к объяснению тех уцелевших в народе более или менее загадочных преданий, которые могут быть поняты не иначе, как при посредстве филологии» [Афанасьев 1996, с. 201].

Соотношение слова и мифа (верования) — одна из сквозных тем в ранних статьях Афанасьева. Вслед за Ф. И. Буслаевым Афанасьев полагает, что слово и миф зарождаются в доисторический период совместно, связанные друг с другом как содержание и форма (см.: [Налепин 1986, с. 17-18]). Такая исходная посылка была плодотворной во многих отношениях: она побуждала обратиться к диалектной лексике и фразеологии, настраивала на осмысление их внутреннего образного содержания, привлекала внимание к творческому аспекту речевой деятельности и поэтической функции языка. Однако последствия, которые вытекали из сближения языка и народных верований, были весьма многообразными, и здесь можно отметить как положительные, так и негативные моменты.

Само созидание языка рисуется Афанасьевым как акт художественного творчества [I, 9]. «Еще до сих пор в наших областных наречиях и в памятниках устной народной словесности слышится та образность выражений, которая показывает, что слово для простолюдина не всегда есть только знак, указывающий на известное понятие, но что в то же время оно живописует самые характеристические оттенки предмета и яркие, картинные особенности явления» [I, 6]. Судя по примерам, которые приводит Афанасьев, речь идет о словах с прозрачной внутренней формой, явными словообразовательными связями и нестертой образностью (каркун — ворон, лепета — собака и т. п.). Такие слова представляют собой как бы миниатюрные художественные произведения.

Согласно гипотезе, принимаемой Афанасьевым, слово изначально имело образный характер и было, с точки зрения своего содержания, метафорой. «...Простой человек менее всего способен к отвлеченному созерцанию, — справедливо отмечает ученый,— ему необходим наглядный, пластический образ; оттого все языки первобытных народов, стоящих на низших ступенях человеческого развития, исполнены обилием метафор» (Афанасьев 1996, с. 107). В некотором противоречии с утверждениями об исконной метафорической природе слова и об изначальном единстве слова и мифа находится концепция двух периодов в развитии языка, принимаемая Афанасьевым вслед за И. И. Срезневским и Ф. И. Буслаевым.

Афанасьев пошел дальше своих предшественников в том смысле, что попытался распространить их теорию с языка на мифологию. Если исходить из того, что «в древнейший доисторический период, когда рождается слово, рождается и взгляд народа на себя и на природу» [там же, с. 104], то становится «ясна связь развития языка с развитием мифов. Рождаясь в глубокой древности доисторического периода, верования народные позже необходимо извращаются, ибо с нарушением правильного строя языка нарушается и правильное развитие народных понятий» [там же, с. 105]. Итак, исконный смысл мифов затемняется в народном сознании подобно тому, как затемняется в языке исконный смысл корней, и мифолог идет в принципе тем же путем, что и этимолог, отыскивающий затерянное в глубине веков значение того или иного корня.

Важнейшая характеристика поэтического языка и мифического мышления — взгляд на все в окружающем мире как на живые, одушевленные существа, наделенные разумом и волей, тотальная антропоморфизация природы: «...пока в языке продолжался процесс творчества, до тех пор невозможно было говорить об утре или вечере, весне или зиме и других подобных явлениях, не соединяя с этими понятиями представления о чем-то личном, живом и деятельном. Итак, и язык, и тесно связанный с ним образ мышления, и самая свежесть первоначальных впечатлений необходимо влекли мысль человека к олицетворениям, играющим такую значительную роль в образовании мифов» [I, 60-61].

Афанасьев, несомненно, несколько преувеличивает «принудительную» силу языка, однако в основе его концепции все же лежат наблюдения над реальными языковыми процессами. Излюбленный пример влияния языка на мышление, приводимый многократно и самим Афанасьевым, и до, и после него, — категория рода (из последних работ на эту тему см.: [Гин 1992; Топорков 1993; Толстой 1995, с. 333-340]). Действительно, называя какой-либо предмет, человек, говорящий на языке, в котором различаются мужской и женский род, автоматически приписывает ему тот иной род; в поэтической речи грамматический род слова практически однозначно предопределяет пол (мужской или женский) олицетворения предмета. Если в языке есть два разных названия для одного объекта, различающиеся по роду (например, «луна» и «месяц»), то при олицетворении они могут дать два разных существа разного пола. Несколько более сложная ситуация с существительными среднего рода, поскольку при олицетворении они могут сохранить средний род (пол?) или сменить родо-половую принадлежность на женскую либо мужскую. Например, олицетворение солнца, по наблюдениям Афанасьева, может быть и мужского, и женского пола. Механизм мифического олицетворения в обоих случаях один и тот же, но действует он по-разному; «Соединяя с понятием солнца плодородящую силу, древний человек или сливал идею творчества с самым актом рождения и потому давал верховному небесному светилу женский пол, или смотрел на него как на божество, которое не само рождает, но воздействием лучей своих оплодотворяет мать сырую землю, и та уже производит из своих недр, следов., олицетворял солнце в мужском поле» [I, 71].

Во взглядах на развитие языка у Афанасьева совмещаются две различные и не сводимые друг к другу концепции. С одной стороны, предполагается, что с течением времени язык превращается в послушное орудие мысли, происходит его технизация, связанная с переходом от слова-образа к слову-понятию и с дальнейшим совершенствованием понятийного содержания языка. С другой стороны, забвение метафорического значения слова приводит к тому, что метафору понимают буквально и язык начинает довлеть над мыслью. Таким образом, парадоксально сочетаются взгляд на язык как орудие мысли, которая постепенно сбрасывает с себя оковы мифологического воззрения на мир, со взглядом на язык как орудие мифотворчества, которое все больше подчиняет себе мысль.

На протяжении своего труда Афанасьев неоднократно возвращается к метафоре «язык природы», хорошо известной в поэзии и философий эпохи романтизма. Любопытно, что один из фрагментов ПВСП, посвященный этой теме, почти текстуально близок стихотворению Е. А. Баратынского «На смерть Гёте» (1832):

С природой одною он жизнью дышал:

Ручья разумел лепетанье,

И говор древесных листов понимал,

И чувствовал трав прозябанье;

Была ему звездная книга ясна,

И с ним говорила морская волна.

У Афанасьева: «В шепоте древесных листьев, свисте ветра, плеске волн, шуме водопада, треске распадающихся скал, жужжании насекомых, крике и пении птиц, реве и мычании животных — в каждом звуке, раздающемся в природе, поселяне дума-' ют слышать таинственный разговор, выражения страданий или угроз, смысл которых доступен только чародейному знанию вещих людей» [I, 61-62].

Нужно отметить, что термин «язык» является одним из наиболее употребительных и многозначных у Афанасьева. Он пишет и о «зарождении языка», и о языке «поэтическом», «мифическом», «метафорическом», «эпическом», и о «языке природы». В целом можно выделить четыре основных значения термина «язык» в контексте научного наследия Афанасьева:

1.            Естественный язык, существование которого рассматривается главным образом в трех аспектах: а) язык в состоянии становления, зарождения, изначального неустановившегося брожения, б) язык как произведение художественного творчества и поле эстетической деятельности человека, в) язык как материал фольклорных («эпических») произведений («эпический язык»);

2.            Система поэтических аналогий, сближений и образов, которая воплощается как в естественном языке, так и в мифе, фольклоре, обычном праве, обрядах и т. п. («метафорический язык», «мифический язык»);      

3.            Сакральный язык, созданный человеком древности для общения с богами и осмысляемый как священный язык, который передан людям самими богами;

4.            Таинственный язык природы, понятный поэтически мыслящему первобытному человеку, а позднее языческим жрецам.

Благодаря некоторой диффузности, характерной в целом для терминологической системы Афанасьева, разные значения термина «язык» не разграничиваются четко, но как бы перетекают друг в друга. И дело здесь не просто в несовершенстве научного аппарата, но в сложности самого содержательного наполнения этого термина. Например, язык как способ самовыражения природы может отождествляться с сакральным языком поэзии, а поэтическая сущность языка наиболее полно воплощается в естественном языке при самом его зарождении. Сказывалось и характерное для науки середины XIX в. недостаточное разграничение естественного языка и языка в переносном смысле, понятого как определенная система знаков (ср. значение слова «язык» в таких выражениях, как «язык цветов», «язык жестов» и т. п.), а также смешение языка поэтических текстов и образных потенций разговорной речи (ср. двусмысленность выражения «поэтический язык», которое осмысляется то как язык поэтических текстов, то как поэтический модус народного языка, т. е. его образность, наклонность к олицетворению и т. д.). Аналогичным образом не всегда разграничивались поэзия как вид литературного творчества и как определенное мировидение, олицетворение и метафора как поэтические тропы и как механизмы мифологического мышления. Более того, терминология из области поэтики и эстетики систематически переносилась в сферу гносеологии, что соответствовало осмыслению природы как художественно сконструированного объекта, а мифологии — как вида поэтического творчества.

Естественно, что терминология, которой пользовался Афанасьев, являлась общим достоянием его времени, и сходные наблюдения можно было бы сделать над текстами большинства ученых середины XIX в., в том числе таких выдающихся языковедов, как Ф. И. Буслаев и А. А. Потебня. Хотя неустоявшийся характер научной терминологии и ее многозначность обусловлены общим уровнем развития филологии того времени, они отражают и некоторые принципиальные особенности исследовательской позиции Афанасьева: преимущественное внимание к процессуальности, динамике, «перетеканию» смыслов. Мы имеем здесь дело с ситуацией, когда важна не столько самотождественность термина, сколько его способность к обогащению семантики и ее варьированию.

Между тем в XX в. широкое осмысление языка актуализировалось в связи с развитием семиотики и общей ориентацией культурологии на языкознание. В этом смысле и многозначность термина «язык» у Афанасьева и его современников предстает не как результат методологической наивности, а скорее как интуитивное постижение конструктивной роли языка для всей сферы человеческой культуры, особенно для мифологии и поэтического творчества. И Ф. И. Буслаев, и А. А. Котляревский, и А. А. Потебня в своем осмыслении культурных функций языка и языкознания непосредственно опирались на В. Гумбольдта, который, как известно, заложил «лингвистический фундамент для объединения наук о культуре» [Рамишвили 1984, с. 7].

Справедливости ради нужно отметить, что, говоря об эпохе зарождения языка, Афанасьев не имеет ясного представления о том, на каком уровне развития находилось в то время человечество. Характерно такое высказывание Афанасьева: «В древнейшую эпоху создания языка лучи солнечные, в которых фантазия видела роскошные волоса, должны были уподобляться и золотым нитям; ибо оба понятия: и волоса, и нити язык обозначал тождественными названиями» (I, 221). Между тем очевидно, что в ту эпоху, о которой идет речь, не было ни золота, ни нитей, так как человек еще не умел добывать металлы и прясть! Столь же уязвимы и многие другие конкретные лингвистические суждения Афанасьева.



загрузка...