В обширной программе-анкете В. Н. Харузиной, опубликованной в 1906 г. и посвященной различным сторонам вопроса о почитании огня, есть следующий пункт (в разделе «г. Представления о свойствах огня»): «22. Как добывается новый огонь? Вытиранием, высеканием? Как он называется? („живой огонь“, „царь огонь“ и пр.)». В тексте «Введения в программу», представляющего, в сущности, относительно завершенную монографию о культе огня, встречаются некоторые сведения о названиях ритуального пламени, добытого при помощи трения: «Огонь, добываемый трением, — так называемый „живой“, „древесный“, „лесной“, „лекарственный“ и пр. ...» [Харузина 1906: 133]; «Русский народ называет его местами „царь-огонь“» (там же: 132; со ссылкой на работу: [Ермолов 1901—1905] ). В. Н. Харузина в своей программной работе, не располагая, очевидно, достаточно полными данными с мест, черпала сведения о названиях обрядового огня, кроме сочинения А. С. Ермолова, из широко известных трудов А. Н. Афанасьева, И. М. Снегирева, JI. Н. Майкова и др. Ср., например: «...особенно важное значение приписывалось огню, добываемому трением из дерева, так как под тем же образом древнейший миф представлял возжение (так. — А. Ж. ) богом-громовником небесного пламени грозы. Такой огонь назывался на Руси древесным, лесным, новым, живым, лекарственным или царь-огонь...» [Афанасьев 1865—1869, II: 18]. Названия царь-огонь, живой, лесной, лекарственный встречаются уже у Снегирева: «В старой Ладоге, при реке, впадающей в Волхов, купальское ликование ежегодно совершается при огне, на горе Победите. Огонь этот в Новгородской области известен под названием живого, лесного или Царя огня, лекарственного» [Снегирев 1837—1839, IV: 34] [61]. С небольшими текстуальными отличиями эту фразу Снегирева и приводимые им названия воспроизводит (без ссылки на источник) в своей книге И. П. Сахаров (см.: [Сахаров 1841—1849, VII: 39]). Из рук Сахарова названия живой огонь, лесной огонь, царь-огонь к лекарственный огонь получает А. А. Потебня (см.: [Потебня 1914]).
Представление о широкой известности среди русского населения названия царь-огонь укрепилось в этнографической литературе после появления в свет сборника русских заговоров Л. Н. Майкова, где приводится несколько заклинаний с этим эпитетом, например, записанное В. Адриановым в Курганском округе Тобольской губ.: •?Говорится в бане на угли: Батюшко ты, царь-огонь, всемя ты царями царь, всеми ты огнями огонь...» [Майков 1869: 514], или заклинание, записанное А. Харитоновым в Шенкурском у. Архангельской губ.: -«Когда высекают огонь в сажу чела печки, то говорят: Царь-огонь, достанься: не табак курить — каши варить» [там же: 520]. Ср.: «Каждый день по утрам хозяйка дома, стряпуха, приступая к приготовлению кушанья и затапливая печь, при появлении огня и дыма должна перстосложенною рукой перекрестить устье печи и произнести следующий заговор: „Встань, царь-огонь. Царю огню не иметь воли в моем доме, а иметь волю в одной вольной печи...“» ([Го- родцовП. 1916: 59] — Тобольская губ., Тюменский у.). Однако, как видно из приведенных цитат, царь-огонь выступает здесь в качестве поэтического эпитета в функции обращения и относится не к обрядовому огню, добываемому трением дерева о дерево в каких-либо исключительных случаях вроде эпидемии или необходимости разжечь ритуальный купальский костер, а к обычному домашнему огню в печи и в бане, добытому, надо полагать, общепринятым способом. Эти факты и конкретные тексты заговоров ставят под сомнение достоверность свидетельства Снегирева о функционировании эпитета царь-огонь в качестве терминологизованного обозначения огня, получаемого трением. В словаре В. И. Даля к лексеме царь даются примеры-клише: *Царь-огонь да царица-водица», «Спи, царь-огонь, говорит царица-водица» [Даль 1912—1914, IV: 1252], опять- таки, как видим, извлеченные из поэтических текстов. В статье живой словаря Даля в качестве глоссы к термину живой огонь приводится прилагательное царский [там же, 1: 1337], но, поскольку в соответствующем месте словосочетания *царский огонь у Даля нет, эта глосса, очевидно, лишь демонстрирует знакомство автора словаря с этнографическими сочинениями, упомянутыми выше (Снегирева, Сахарова). Наконец, С. В. Максимов главу своей книги -«Нечистая, неведомая и крестная сила», посвященную -«неведомой силе» огню, назвал чЦарь-огонь* [Максимов 1903: 197]. Эта глава касается вообще представлений об огне, бытующих среди русского народа, не только обрядового огня, вытираемого из дерева, но и пламени лесного пожара, молнии, метеоритов, печного огня и т. д. Учитывая склонность Максимова к словесной игре и некоторую витиеватость его стиля, царь-огонь тут тоже следует отнести к явлениям поэтического порядка, тем более что следующая глава названа аналогичным образом — *Вода-Царица>> [там же: 225] [62]. Кроме сомнительного свидетельства И. М. Снегирева, в нашем распоряжении нет ни одного указания на функционирование аппозитивного сочетания царь-огонь в значении 'огонь, добываемый трением дерева’.
Если название царь-огонь, не встречаясь в указанном значении, все же неоднократно отмечено в фольклорных текстах, то названия лекарственный огонь, лесной огонь[63] и древесный огонь в имеющихся в нашем распоряжении материалах (опубликованные и архивные записи обрядов, сделанные этнографами-собирателями на местах по непосредственным наблюдениям, диалектные словари русского языка, данные специальных анкет и проч.) не засвидетельствованы вовсе. Названия лекарственный и древесный носят очевидно книжный, не народный характер (последнее является, вероятно, «облагороженным» вариантом наименования деревянный огонь, см. ниже) [64].
В «Русской (восточнославянской) этнографии» Д. К. Зеленина, авторитетнейшего знатока конкретного этнографического материала по духовной культуре восточных славян, приведены только три названия обрядового огня, добываемого трением, правда, без указания на их географическую приуроченность: живой, новый и деревянный ([Зеленин 1927: 97], русский перевод см.: [Зеленин 1991: 128]). Они и являются наиболее распространенными у русских.
Живой огонь. В. И. Даль к толкованию выражения живой огонь никаких территориальных помет не дает, что связано с широким распространением этого названия: «Живой огонь, самородный, лесной, деревянный, царский, вытертый из дерева; это делается на Ивана-купала или по случаю скотского падежа» [Даль 1912—1914, I: 1337]. Данные сводного словаря русских говоров более определенные, но явно неполные. Значение 'огонь, добываемый из дерева посредством трения (в суеверных представлениях — помогает от эпидемий); огонь, разводимый во время эпидемий или эпизоотий’ сопровождается ссылкой на 2-е издание Словаря Академии Российской (1809 г.) и территориальными пометами «Астрах.», «Олон.», «Костром.» и «Нерч. Иркут.» [СРНГ, IX: 154], обозначая, скорее всего случайно, крайние точки русской территории, на которой известно это название.
Наименование живой огонь записано Г. Куликовским в Вытегор- ском у. Олонецкой губ. [Куликовский 1898: 23]. Указание на известность термина живой огонь в Петрозаводском и Лодейнопольском уу. Олонецкой губ. встречается в описании карантинного окуривания в «Нечистой силе» Максимова, использовавшего в работе рукописные материалы Этнографического бюро кн. Тенишева. По данным того же Максимова, жи вей огонь засвидетельствован в Череповецком у. Новгородской губ. [Максимов 1903: 209—210]. Эго подтверждается М. К. Герасимовым, сообщающим сведения из д. Остров Дмитриевской вол. Череповецкого у.: «Для прекращения эпидемии тифа и предохранения других от заболевания „вытирают живой огонь” из двух бревен, трением одного о другое, и через разведенный небольшой костер переходят все здоровые, а затем переносят и больных» [Герасимов 18986: 165]. То же отмечено и в череповецком словаре Герасимова (см. [Герасимов 1910: 30]), ссылка на который имеется и в СРНГ при словарной статье вытирание [65].
Корреспондент Этнографического бюро кн. В. Н. Тенишева из Усть-Сысольского у. Вологодской губ. пишет: «Вытертый из дерева огонь называется живым и употребляется, кроме проведения через него скота, для затопки печей и даже зажжения свечей пред иконами, приносимым^ из храма в дом и обносимыми вокруг деревни с крестным ходом» [Тенишевскин архив, № 383: 25].
Термин живой огонь отмечен в сс. Вахино, Окаемово и Богослов Рязанского у. Рязанской губ. [Городцов, Броневский 1897: 186],
д. Демидово Озеро Судогодского у. Владимирской губ. [Завойко 1914: 85], в Маленковском у. той же губернии [Быт великорусских крестьян 1993: 121]. В других местах той же Владимирской губ., в Муромском у., переход людей через костер, разожженный живым огнем, служит целям распознания виновника скотского падежа: женщина, отказывающаяся переходить через огонь, — ведьма [Тенишевский архив, № 46]. Среди других названий интересующего нас предмета выражение живой огонь отмечается Г. К. Завойко и для Поветлужья (Варна- винский у. Костромской губ. [Завойко 1917: 18]).
По Костромской губ., кроме труда Завойко, мы располагаем таким ценным источником, как материалы анкеты «Культ и Народное Сельское Хозяйство». В 27-м пункте вопросника Костромской антрополого-этно- графической станции есть вопрос, касающийся обрядов с вытиранием огня, но составлен он, с нашей точки зрения, неудачно: «Не бывает ли опа- хиванияюеления во время падежа (ив холеру) и вытирания „живого огня“?». Специально о названиях огня не спрашивается, а формулировка вопроса провоцирует информанта на повторение в ответе слов «живой огонь». Тем не менее ряд анкет дает возможность извлечь из них необходимые нам данные. Указания на употребительность термина живой огонь 'огонь, добываемый при помощи трения’ имеются в следующих ответах: Буйскийу. — [№62] (д. Корцево Горине кой вол.), [№180] (с. Павловское Павловской вол.), Варнавинский у. — [№ 237] (д. Подушкино Вар- навинской вол.); [№238] (д. Поспелиха Лапшангской вол.), [№240] (д. Палаустное[66] Макарьевской вол.); Галичскийу. — [№ 466] (д. Буты- риноСретенской вол.); Нерехтскийу. — [№ 1138] (д. Клетино Марьино- Александровской вол.), [№1307] (д. Ченцово Кордовской вол.),
Д. К. Зеленин приводит название живой огонь 'огонь, вытираемый из дерева’, записанное собирателями в с. Гаврилово, Никольское тож, Луко- яновскогоу. Нижегородской губ. [Зеленин 1914—1916, II: 778]. Корреспонденты В. Н. Тенишева сообщают также о бытовании термина живой огонь в Силинской вещ. Симбирской губ. [Тенишевский архив, № 1532: 2], в Пензенской губ., в с. Шигонь Ново-Троицкой вол. Инсарскогоу. [№ 1322: 22] иве. Маис Городшценского у. [1285: 38].
Крайняя южная территория распространения названия огня, добываемого при помощи трения о дерево в обрядовых целях, живой огонь, как уже было упомянуто, — Астраханская губ. Зеленин реферирует рукописи, где приводится этот термин, полученные из станицы Лебяженской Астраханского у. и из с. Селитренного Енотаевского у. [Зеленин 1914—1916, I: 71—72, 77].
За пределами европейской части России наименование живой огонь, кроме упомянутого в СРНГ нерчинского случая, отмечается в Сибири, но лишь в значении 'огонь, горящий пламенем’ (?) [Дополнение к Опыту 1858: 50; СРНГ, IX: 154]. Ср. также архангельское (пи- нежское, приморское, мезенское) живой (об углях) 'тлеющий, горящий’: ...и угли сам'и и м'ёсто это — фс'о вместе: угл'и ]'ёто жывьце в загнёте, говорат (Картотека АОС). В связи с этим заслуживает внимания глагол разживлятъ: арханг. раэживлятъ огонь 'поддерживать слегка, расшевеливая или подкладывая топливо’ [Даль 1912—1914, III: 1514], томское разживлятъ 'разжигать’: «Огонь раэживляютт (Словарь обских говоров 1964—1968,1).
Таким образом, обрядовый термин живой огонь 'огонь, добываемый в магических (очистительных) целях трением дерева о дерево во время эпидемий и эпизоотий’ распространен у русских широкой полосой в •«диагональном» направлении от Ладожского и Онежского озер до устья Волги, встречаясь на территории всех трех основных группировок говоров русского языка (северно-, южно- и средневеликорусские диалекты). Сибирские фиксации наименования живой огонь единичны.
Деревянный огонь. Термин деревянный огонь занимает также весьма обширную территорию, однако она гораздо более определенна в диалектном отношении.
У В. И. Даля, так же как и в предыдущем случае, никаких указаний на территорию распространения названия деревянный огонь 'вытираемый из дерева при суеверных обрядах, от падежа’ [Даль 1912—1914, I: 1067] нет. В СРНГ деревянному огню посвящено довольно много места почти два столбца [VIII: 16—17]. Авторы словаря усматривают различные •«оттенки» значения этого термина: а) 'огонь, добытый трением одного куска дерева о другой (обычно с последующим использованием при совершении суеверных обрядов)’ и б) 'огонь, дым как предохранение от болезней по суеверным представлениям’. По данным СРНГ, название деревянный огонь зафиксировано в Олонецкой, Архангельской, Вологодской, Костромской, Пермской губерниях — в европейской части России — и в Сибири: в Тобольской губ., в Томской обл., в Юргинском р-не Кемеровской обл., в Енисейской и Иркутской губерниях и на Камчатке.
Мы располагаем несколько большим количеством свидетельств об употребительности данного обрядового термина из тех же и ряда других местностей.
Судя по рукописным архивным материалам, этот термин изредка встречается в Новгородской губ.: «Во время скотского падежа прибегают к следующему средству: женщины и мужчины собираются в одно место (притом у женщин своя старшая, а у мужчин свой старший). Старшая из женщин выбирает одну из своей среды здоровую бабу, а старший из мужчин выбирает из своей среды здорового мужчина (так. — А. Ж.) и им назначается добыть деревянного огня. Женщина раздевается донага и надевает на себя грязную рубашку (заранее приготовленную для этой цели). А мужчина тоже раздевается, оставляя на себе только портки и рубашку. Им дают в руки два сухих полена и они посредством трения достают „ деревянный огонь ”. Как только поленьё загорится, то сейчас же посреди улицы разложат огонь и народ становится по обе стороны его в два ряда, а дети прогоняют через горящий костер скот, причем все кричат: „Сгинь, пропади, черная немочь”* ([Архив Шейна, № 446: 40] — Новгородская губ.).
Г. И. Куликовский, ссылка на которого содержится в СРНГ, фиксирует название деревянный огонь в Петрозаводском и Вытегор- ском уу. Олонецкой губ., а также в Заонежье ([Куликовский 1898: 18—19 и 70—71], словарные статьи деревянный огонь и окурка). Романов отмечает его на Северной Двине (см. [СРНГ, VIII: 16—17]), а Архангельские диалектологические экспедиции МГУ — в Каргополь- ском р-не: Деревянный огонь [д'ер'ев ано] огон']: Как с'йл'ина]а бо- л'ёзн1 так фс'его излома]ет так л'уд'и д'ер'ев ано] огон' жгал'и посл'е того бол'ёзн' пот'ер'феца, да пйл'за была [Картотека АОС].
Записано это название ритуального огня, применяемого в борьбе с эпидемиями холеры и др., ив Северном Прикамье (д. Тюлькино Соликамского р-на Пермской обл.): «Деревянный огонь добывали раньше: полено о полено шоркают до горячего, и оне зашают [67]; раньше говорили: „Надо деревянный огонь добывать, дак холера не придет“» [Беляева 1973: 384].
Сообщение этнографа из Яранского у. Вятской губ.: «Другое средство (после обрядового опахивания селения девицами. — А. Ж.) — „добывание деревянного огня“ производится крестьянами простым трени-
ем двух деревянных частей друг о друга — до самозагорания: ...огнем, полученным таким способом, должны все одно деревенцы на следующий день затоплять свои печи и запасти его в горнушки...» ([К вопросу 1910: 176] — дд. Кадаево (Брюхановка), Максимовское и др.).
Многократно отмечено название деревянный огонь в разных уездах Вологодской губ.: ?Во время „оскотья“, т. е. скотского падежа (от сибирской язвы), добывают „деревянный огонь” с тою целью, чтобы дымом этого огня окурить скотину и тем прекратить оскотье» [Иваницкий 1890: 41]. В д. Маркове Метлинской вол. Сольвычегодского у. Вологодской губ. , деревянный огонь используется при эпидемиях: „Деревянный огонь”, т. е. посредством трения, добывается лишь в случае повальной болезни на людях, по поверью, что в том доме, где хранится такой огонь, не появится болезнь» [Иваницкий 1898: 31]. Название деревянный огонь, записано в Кадниковском у. [Неуступов 1913: 246]. Другое свидетельство из Кадни- ковского у.: «Рано утром в одну из крестьянских изб собираются все мужики „для достпачи чистого деревянного огня“. Берут сухое березовое полено и трут им о другое, привязанное к воронцу [68] или скамейке, до тех пор, пока оно не вспыхнет. (Другое полено бывает, в большинстве случаев, ольховое.) Добытым огнем зажигают связку лучины и несут ее в скотский выгон, потом обносят им кругом всей „поскотки“...» ([Архив Шейна, №92: 15]; цитируемая рукопись, полученная из Вологодской губ., ошибочно помещена в папку «Воронежская губ.»). Несколько упоминаний названия деревянный огонь относится к Грязовецкому у. Вологодской губ. [Тенишевский архив, №211: 74—75; №212: 39—40]). В д. Васюково Грязовецкого у. вытирание деревянного огня является календарным — производится ежегодно 1 июля в память о падеже скота по обету [Архив ГО, разр. 7, оп. 1, № 115: 1].
Известен данный обрядовый термин и в Ярославской губ. Имеющееся свидетельство относится к с. Иваньково Ярославского у. [Тенишевский архив, № 1830: 10].
Название деревянный огонь в Костромской губ. регистрируется, помимо СРНГ и указанной работы Г. К. Завойко по Поветлужью, в материалах анкеты КНСХ: Буйский у. — № 66 (с. Головинское Домнин- ской вол.); Солигаличский у. — №№ 1256, 1259 (дд. Яманово и Селезневе Вершковской вол.), № 1266 (д. Душкино Георгиевской вол.), № 1339 (д. Новое Самылово Нероновской вол.). В д. Шиханово За-
шугомской вол. Солигаличского у. [№ 1289] термин деревянный огонь встречается наряду с наименованием живой огонь, если последнее, конечно, не повторяет названия обрядового огня, навязанного не слишком удачно построенным вопросом анкеты.
Таким образом, в пределах Европейской России ритуальное название деревянный огонь 'огонь, добываемый при помощи трения’, локализуется, в отличие от термина живой огонь, исключительно на территории северновеликорусских говоров — Новгородская (большая ее часть занята говорами севернорусского наречия), Олонецкая, Архангельская, Вологодская, Ярославская, Костромская, Вятская и Пермская губ. Южная граница ареала распространения названия деревянный огонь проходит, в частности, по Костромской губ.: оно концентрируется на севере обследованной анкетою территории Костромского края.
Обратимся к Сибири. Зауральские земли первоначально осваивались, как известно, колонизационными потоками с северной полосы Европейской России, и основа большинства сибирских говоров русского языка — северновеликорусская (см.: [Селюцев 1968: 226, 302]), поэтому неудивительно довольно значительное число фиксаций севернорусского обрядового термина деревянный огонь на территории за Уральским хребтом: Колпашевский, Кривошеинский, Молчановский, Парабельский р-ны Томской обл., Юргинский р-н Кемеровской обл. ([Словарь обских говоров 1964—1968, I]: «Раньше у нас огонь был: трут дерево — деревянный огонь называли», «Деревянный огонь добывали, когда конь хлешшытся. Дерево об дерево шырыхаешь, шырыхаешь и загорится» — Кривошеинский р-н, дц. Амбарцево и Никольское), Ачинский, Енисейский, Красноярский и др. округа Енисейской губ. [Макаренко 1897: 248—253 и др.; Макаренко 1913; Этнографическое обозрение 1904: 200; Енисейские ЕВ 1890], Иркутская губ. [Авдеева 1842: 105], Тулуновская вол. Нижнеу- динского у. Иркутской губ. [Виноградов Г. 1915а: 387], илимский говор в Иркутской обл. [Бухарева, Федоров 1972: 62], Колыма [Богораз 1901], Камчатка [Опыт 1852].
Новый огонь. Упоминаний в этнографической литературе о названиях новый огонь немного. Три раза встречается этот обрядовый термин в реферативном собрании Д. К. Зеленина. Два из них относятся к Нижегородской губ. — Сергачский у. [II: 744], а третье — к Сви- яжскому у. Казанской губ.: «При скотских падежах... делают в удобном месте, напр, в пригорке, подземный ход, при начале и в конце коего раскладывают курево; для курева добывают посредством трения сухого дерева новый огонь, при этом в деревне гасят все огни; скотину прогоняют через курево и через подземный ход» [II: 542].
Есть еще несколько свидетельств об употреблении этого термина. Одно из них относится к с. Великоречье Яранского у. Вятской губ.: «Накануне назначенного дня деревенские десятники обошли все избы села с наказом потушить угли в за гнетах, из которых добывался огонь... Рано утром следующего дня мужики собрались у околицы, где нечто вроде журавля, употребляемого для колодцев, который скользя по вертикальному бревну, быстро приводился в движение мужиками...». При помощи этого приспособления трением был добыт новый огонь, «после этого в воротах околицы разложен был огонек, и после того, как он прогорел, через дымившиеся остатки было прогнано деревенское стадо, а „новый огонь” был разнесен крестьянами по домам» [Тенишевский архив, № 453: 36—37].
Ежегодный обычай обновления огня -на Ивана Купалу, а с ним и название новый огонь были принесены переселенцами в Восточную Сибирь (см.: [Громыко 1975: 90]).
Если не считать поздних сибирских фиксаций, обрядовый термин новый огонь известен у русских, как видим, на сравнительно небольшой территории по обе стороны Волги до впадения в нее Камы.
Другие названия. Свидетельства о других русских названиях для ритуального огня, добываемого трением, единичны.
У Г. Попова, опиравшегося в основном на рукописные материалы Те- нишевского бюро, два раза отмечено наименование святой огонь — в д. Остров Новгородской губ. и в Череповецком у. [Попов 1903: 192, 193]. Название +sv?tbjb (ognb), встречающееся и у южных славян, на восточно- славянской территории зафиксировано еще лишь в Белорусском Полесье, в южной части Слуцкого у. Минской губ., А. К. Сержпутовским в форме сьвяты агонь (трижды: дд. Рожин, Гаврильчичи и Чудин — [Сержпутов- ский 1930: 270, 271, 274]). Мы имеем здесь, следовательно, прерывистую изоглоссу, подтверждающую сложившееся в славистике представление об устойчивых лексических связях между Русским Севером ( и Новгородом как районом, миграционными потоками из которого осуществлялась начальная колонизация Севера), Полесьем и южнославянской зоной (см.: [Толстой 1968: 4, 12; Толстой 1975]).
В корреспонденции «археофила» в «Московском вестнике» за 1828 г., в описании обряда с вытиранием огня в Тульской губ., появляется название самородный огонь ( [Археофил 1828: 501—502]; см. также публикацию: [Каллаш 1900: 138] ). Характерно в этом случае совпадение раннего для русской этнографической науки (первая треть XIXв.) описания и его очень «западной» локальной приуроченности: в конце XIX в. обряды с возжиганием огня так далеко на западе у русских уже не записываются. Название самородный огонь приводится в описании обычаев в Варнавинском у. Костромской губ. [Завойко 1917: 18]. Как глосса к выражению живой огонь название самородный огонь помещено в словаре В. И. Даля.
Вообще Костромская губ., и в особенности Варнавинский у., характеризуется значительным разнообразием обозначений обрядового огня. Кроме упомянутых живого, деревянного, самородного, здесь известны синонимичные им термины трудовой огонь ([Завойко 1917: 18] — д. Соткино Семеновской вол.), вытратой огонь [там же: 21] — д. Тимариха Лапшангской вол., наряду с деревянным огнем; впрочем, причастие вытратой с большим вероятием может быть заподозрено в нетерминологичности). У другого автора в детальном описании способа вытирания обрядового огня, известного в с. Баки и окрестных деревнях того же Варнавинского у. (близ р. Керженец), несколько раз встречается название небесный огонь [Андронников 1899: 360—363].
Мы привели известные нам данные о составе и географическом распространении русских названий обрядового огня, не затрагивая семантической мотивированности каждого из этих названий, стоящих за ними представлений и семантических связей.
В большинстве случаев ономасиологическая мотивация, лежащая в основе того или другого названия огня, прозрачна и не вызывает каких- либо трудностей в ее понимании. Деревянным, например, ритуальный огонь называют по материалу, использующемуся для его добывания (ср. болг. дървен огьн [Вакарельский 1974: 306], 'деревянный огонь’ у валахов Моравии[69] и т. п.), так же как в Боснии и Герцеговине огонь, добытый зажиганием трута от раскаленного ударами на наковальне железа, называют гвоздени огань '«железный» огонь’[70]. Простота этой мотивации несколько осложняется одной весьма любопытной параллелью. На Русском Севере, где распространен термин деревянный огонь, для добывания этого огня применяется преимущественно, как уже было сказано, можжевеловое дерево, верес. В связи с этим представляет интерес череповецкое терминологическое выражение деревянное пиво 'сусло из можжевеловых ягод’ [СРНГ, VIII: 17].
Название новый огонь отражает существеннейшую обрядовую особенность этой реалии. Ритуальный огонь, добываемый во время эпидемий и эпизоотий трением, является в полном смысле новым: все огни в селении, как было сказано, гасятся, а по вытирании обрядового огня пламя принимают на щепу и т. п. и разносят по селу, обновляя таким образом огонь в каждой избе. Эта мотивировка обрядового термина новый огонь настолько очевидна, настолько напрашивается сама собою, что может поставить под сомнение неслучайность концентрации данного названия в одном регионе — на Средней Волге, тем более что нам известны лишь четыре примера из этой зоны (ср. также, однако, болт, нов огьн и др.; сюда же, вероятно, относится и млад огьн у болгар [Вакарельский 1974: 306], с переводом той же семантической оппозиции ’старый’ : 'новый’ в «антропологическую» плоскость: 'старый’: 'молодой’, то есть с элементарной мифологической персонификацией обрядовой реалии). Между тем, как нам кажется, подтверждением истинности такого положения вещей может служить наличие довольно большого количества поволжско-тюркских и финно-волжских названий ритуального огня, добываемого при эпизоотиях, с аналогичной «внутренней формой»: ср. мордовск. од тол '«новый» огонь’ [Мокшин 1968: 35; Евсевьев 1925: 190], чувашек, дёнё вут '«новый» огонь’ [Прокопьев 1903: 3], джаннгаут чигару 'изведе- ние «нового» огня’ у казанских татар [Кайюм-Насыров: 24—25] и под. У нас нет достаточного материала для решения вопроса об источнике и направлении калькирования (если здесь возможно ставить этот вопрос), но связь поволжских русских и «инородческих» названий представляется несомненной [71].
Ряд обозначений обрядового огня отражает представление о его сверхчеловеческой природе: святой огонь, небесный огонь; ср. у болгар — божий огънъ (в орфографии Н. Герова), господьов огън, у чехов — boZi ohen и др. [Геров 1975—1978, I: 58; Вакарельский 1974: 306; Троянович 1930: 300; Афанасьев 1865—1869, II: 18].
Напротив, в других наименованиях ритуального огня закрепляется способ и характер его добывания: вытратой огонь (ср. вытирать), трудовой огонь. Последнее, впрочем, может быть связано не с труд 'работа’, а с обозначением трута, ср. русск. диал. труд 'трут’ (см., например, Словарь обских говоров 1964—1967, III), др.-русск. трудъ 'трут’, церк.-слав. трждт», сербохорв. труд; чешек, troud, словацк. trud и т. п., а также рязанск. трудовица 'болезненный нарост на коре березы’ [Деу- линский словарь 1969: 565] и т. п. Названия вытратой огонь, трудовой огонь, соответствий которым в других славянских языках не найдено и которые на русской почве засвидетельствованы каждое лишь единожды, представляют собою очевидно позднейшие образования.
Русск. самородный огонь имеет аналогию в сербохорв. огагь самот- вор, если справедливо предположение С. Трояновича о том, что последнее означает 'жива ватра’ (см.: [Троянович 1930: 126—127]). Более далекое семантическое родство, опирающееся, по-видимому, на сходную ассоциацию, обнаруживают по отношению к самородному огню южнославянские, названия с буквальным значением 'дикий огонь’: словенск. огегь dueju (там же: 300, в кириллической передаче), сербохорв. дивла ватра [Дробнякович 1970: 222], болт, див огън [Вакарельский 1974: 306; Геров 1975—1978, I: 293]: дивъ огънъ 'огънь, запаленъ отъ тръканге дрьва едно о друго; живой огонь’, III: 335—336). Ср. у Я. Гримма в его «Немецкой этнографии» термин das wilde Feuer '«дикий» огонь, огонь, добываемый трением дерева о дерево’.
Известную семантическую близость этим обозначениям можно заподозрить и в непаспортизированном русск. лесной огонь: ср., например, синонимичность выражений дикие ягоды и лесные ягоды, ср. также вятск. дикий 'леший’ [СРНГ, VIII: 57], поволжск. (саратовск., ниже- городск.) дикенький мужичок, дикенькие мужички 'леший’, 'лешие’ ([там же: 56]: «В лесах Хоперских прежде жили дикенькие мужички — люди небольшого роста, с огромною бородою и с хвостом»; ср. [Даль 1912—1914, I: 1087; Соколов 1916: 103] — Саратовская губ., Аткарский у.; [Мандельштам 1882: 162] — Владимирская губ.) и под. В названиях добываемого трением огня, таким образом, как бы скрестились несколько противоречащих друг другу ономасиологических посылок: представление об огне, добываемом трением, как о небесном даре, с одной стороны, — и как о творении человеческих рук, с другой;
представление о его святости — и возможная мифологическая связь с нечистой силой, лесной сволочью и т. д.
Не исключена возможность существования у термина самородный огонь и других семантико-предметных связей. В колымском говоре сохранилось выражение самородный столб (крест) 'столб или крест, вытесанные из дерева, стоящего на корню’ [Богораз 1901; Бухарева, Федоров 1972: 161]. В обряде, записанном в Костромском крае, где, кроме Тульской губ., отмечается название самородный огонь, аналогом колымскому кресту из дерева на корню может являться врытая в землю воротная верея, служащая одной из «деревин» для вытирания огня.
Термин живой огонь, имеющий соответствия в других славянских языках— ср. болт, жив огън [Вакарельский 1974: 306; Арнаудов 1971—1972, I: 200; Геров 1975—1978, 11: 20], сербохорв. жива ватра [Троянович 1930; Дробнякович 1960: 220—222 и др.], зап.-укр. (гуцуль- ск. и др.) живий огонь [Франко 1898: 192; Гуцульские присловья 1898: 63—64] и т. п. (см. также сводку иных значений славянских словосочетаний 'живой’ + 'огонь’ в [Шиманский 1983: 408—410]; за указание на эту статью я признателен О. Н. Трубачеву), — тесно связан с фольклорным эпитетом живая вода. Живой огонь, применяемый при эпизоотиях в качестве апотропеического и очистительного средства, выступает в функции, близкой функции целющей и живущей воды русских сказок (ср. укр. живлюща, живуща, жива вода и др.). Существенными для понимания термина живой огонь являются данные славянских языков, обнаруживающие в слове +tivb(jb) значение 'целый, свежий, не утративший своих качеств’. Ср. сербохорв. живо месо 'сырое мясо’, живи креч 'негашеная известь’, словенск. iivo арпо 'негашеная известь’, выражения во всех славянских языках, аналогичные русским живая рана 'свежая, незатянувшаяся рана’, живые цветы и под., польск. zywe miqso 'cialo, mif- snie odarte ze skory’ [Скорупка 1977, II: 904—905]. В русских говорах прилагательное живой применяется к сену в значении 'непросохший, сырой’ (псковск., уральск.), ср. также: живой косгромск. 'свежий, неиспорченный’: «Пиво-то у вас еще живо?», арханг., онежск., владимирск., калужск., уральск., сибирск. 'целый, неповрежденный’: «Говорит-то-де тут да нынче стар-казак: ...Уж жива-ле моя сбруня да лошадиная, уж жива-ле моя приправа да богатырская?», «Гнильтина аль живое?», «У нас стекло (в окне) живое живет» и т. д. [СРНГ, IX: 154—155; Словарь уральских говоров 1964—, I: 159], ср.: живого места не осталось. С. Троянович, предпринявший обзор сербохорватских народных речений, включающих слово жив (для выяснения «буквального» значения термина жива ватра), приводит, между прочим, выражения с толкованиями: жив корен — што свеж, жив лукац — што пресан (т. е. 'свежий, сырой’) [Троянович 1930: 261—263].
В связи со значениями живая вода 'вода, богатая кислородом’, 'ключевая вода’, 'проточная вода’ [72] уместно вспомнить отмеченный в материалах из Астраханской губ. обряд прогона стада во время эпизоотий через проточную воду [Зеленин 1914—1916, I: 77; Афанасьев 1865—1869, II: 188], функционально идентичный окуриванию скота дымом живого огня [73].
В названии живой огонь, таким образом, закрепляется представление о чистоте, неоскверненности, новизне ритуального пламени (ср. название новый огонь и обычай обновления огня во время эпизоотий и эпидемий во всем селении). Упомянутый выше глагол разжив- лятъ (огонь) 'разводить, разжигать’ получает, возможно, «буквальное» толкование 'возобновлять’ (ср. глагол кресать 'доставать, высекать (огонь)’ и креативную семантику слов праслав. *kresati, *kresiti, первоначально 'создавать’ [ЭССЯ 12: 125], родственных латинскому сгео, сгеаге 'творить, создавать, вызывать к жизни’; сюда же имеют непосредственное отношение слова воскресение 'оживание’, далее краса и т. п., см. еще [Топоров 1975-1990, [IV]: 177-179]).
Роль новизны и чистоты ритуальных реалий, которые применяются в обрядах, совершаемых по поводу эпидемий и скотского падежа, отчетливо проявляется в рассматривавшихся ранее обычаях тканья обыденных полотенец и древнерусской традиции воздвижения обыденных храмов. Явления того же функционального плана — сексуальная чистота участниц обряда опахивания деревни и их белые (= 'чистые, новые’) одежды; ср., однако, грязную рубаху женщины, участвующей в вытирании деревянного огня, в Новгородской губ. (стр. 131) ив связи с этим семантическую амбивалентность славянских названий ритуального пламени.