загрузка...
 
Глава третья РАКЕТЫ НА КОСТЯХ ЗЕКОВ
Повернутись до змісту

Глава третья РАКЕТЫ НА КОСТЯХ ЗЕКОВ

То время, которое я описывал в предыдущей главе, было временем моего детства. Много утекло воды с тех пор, много произошло изменений в стране, в душах людей. Сегодня можно говорить больше правды, и о многом уже сказано. Приходится удивляться тому, как живучи привычки, как некоторым из нас трудно не врать.

Мне как-то попала в руки книга, написанная бывшим министром обороны Д.Ф. Устиновым «Во имя победы. Записки наркома вооружения». Это из серии военных мемуаров. Скажу прямо, книга вызвала у меня неприятное чувство. Мне не понятен сегодня трепет и восторг, который испытывал автор от встреч с И.В. Сталиным, A.A. Ждановым. Трудно согласиться с человеком, который был министром вооружений в годы войны, делегатом тех съездов партии, на которых была сделана попытка сказать правду о том времени и тех людях. Устинов стал членом политбюро, когда много было сказано о зловещих последствиях культа Сталина. Но Устинов открыто преклоняется перед Сталиным и его соратниками. Стоит ли удивляться этому? Несомненно, все, о чем он говорит, характеризует автора, ему по душе сталинская тирания.

Я не против того, что автор пишет о своих личных переживаниях, видимо, он искренен в этом. Но ведь он тогда был министром обороны, а значит, имел какое-то влияние на умы военных людей, на моральное состояние армии. Более того, Устинов просто не правдив. Он скрывает свою гражданскую, нравственную позицию. Он работал в Ленинграде в 1937- 1938 годах, во время массовых репрессий, но ни слова об этом не говорит. Он прекрасно знал о тысячах ленинградцев, без всякой вины вырванных из жизни, отправленных в лагери. Где честность этого человека, правдивость, о которой он так много говорил в аудиториях военных академий и в воинских частях!

В памяти военных Устинов остался хитроумным царедворцем, демагогом, так и не понявшим армию, нужды военных людей; он ничего, кроме вреда, не принес кадровой политике.

Не менее ощутимый вред армейским кадрам в свое время нанес A.A. гРечко, поднятый на высокий пьедестал Брежневым как человек его «команды» еще с военных лет.

Начало у A.A. Гречко не было оригинальным. Были заменены все, неугодные в верхних эшелонах военной иерархии. В кадровой политике были провозглашены шесть «основополагающих» принципов, пять из которых были до безобразия демагогическими, в духе клятвы в преданности делу партии и советскому правительству. И только один из принципов как будто бы был деловым. Впредь при подборе кадров главным, превалирующим качеством должна стать молодость.

Казалось бы, как можно быть против этого. Молодость еще с наполеоновских времен была важной чертой военачальников. Но все же Наполеон вначале видел талант, ум, а потом уже молодость. У Гречко же этот принцип принял уродливую, гротесковую форму. На старшие должности пришли молодые, главным образом, прошедшие по протекциям. Карьеру начали делать беспринципные, безнравственные офицеры и генералы. В офицерской среде это усиливало напряжение и создавало недовольство. Такие качества, как опыт, ум, деловитость теперь учитывались меньше всего. Выдвигали более глупого, бездарного, но нахального, с извращенными взглядами.

В связи с этим, я хочу все же возвратиться к той телеграмме, которая пришла в полк из Москвы. Я получил приказ выехать для беседы к главнокомандующему ракетными войсками. Шел 1963 год. В это время на этой должности был маршал С.С. Бирюзов, назначенный вместо К.С. Москаленко. Его резиденция находилась на Фрунзенской набережной, хотя, как я уже говорил, главный штаб оставался под Москвой.

В приемной Бирюзова было собрано около пятнадцати кандидатов на должности полковых командиров. Инструктаж мы буквально на ходу получали здесь же, от начальника управления кадров генерала А.Т. Макарова. От нас требовалось отвечать кратко, только по делу, никаких вопросов не задавать, все, что будет сказано маршалом, - записать.

Я добросовестно записывал, а потом еще и еще раз убеждался в том, как далеко было московское начальство от всего того, чем жили войска. С академической скамьи я уверился в том, что военноначальники времен войны, за малым исключением, влюбленные в себя, в свою славу «советских полководцев» не могли понять тех изменений, которые происходят в обществе, в армии, в новом оружии, а значит и в военном искусстве.

На последнем курсе учебы в академии мы, слушатели, были привлечены на крупное стратегическое учение, которое проходило под руководством министра обороны маршала Малиновского.

По замыслу учения «восточные» в составе двух фронтов во взаимодействии с двумя армиями союзников в ходе наступления должны были, прорвав оборону «западных» и форсировав реку Днепр, выйти на Западную Украину. «Западные» в составе нескольких общевойсковых и танковых армий своей задачей имели не допустить этого прорыва. Первым фронтом «восточных» командовал маршал С.К. Тимошенко, вторым - В.И. Чуйков, в то время командующий Киевским военным округом. «Западными» руководил генерал А.Л. Гетман, командующий Прикарпатским военным округом.

Уже в ходе первых встреч мы начинали убеждаться, насколько старыми, еще военными догмами жили наши полководцы. В ходе выработки решений на операцию - полное пренебрежение атомным оружием, игнорирование военной науки. Высокомерие, давление авторитетом - вот главные аргументы во взаимоотношениях старших начальников с подчиненными. «Восточные» овладели небольшим плацдармом на правом берегу Днепра, так называемым «Букринским». В годы Второй мировой войны - ударная группировка 1-го Украинского, сосредоточенная на Букринском плацдарме, дважды предпринимала наступление, но успеха не добилась, сильно пересеченный рельеф местности затруднял действия войск. Тогда ставка приняла решение о переносе главного удара на другое направление.

На учении ситуация как бы повторялась. Разработчики замысла предугадывали события, которые могут развернуться, учитывая упрямство и нежелание считаться с изменениями в военном деле командующего Киевским военным округом В.И. Чуйкова. На учении командующего 2-м фронтом «восточных» В.И. Чуйкова подчиненные убеждали об опасности сосредоточения больших сил на Букринском плацдарме. Но, видимо, слава не давала ему покоя, он никого не слушал и не принимал во внимание настойчивые предупреждения своего же штаба. Произошло то, что и должно было произойти в этих условиях: А.Л. Гетман нанес несколько атомных ударов по плацдарму, конечно, условно. В реальных условиях - это неминуемый разгром Чуйкова. Но на учении, как на учении, все шло своим ходом. По дну Днепра прошла танковая дивизия, в оперативной глубине «западных» высажен воздушный десант из нескольких воздушно- десантных бригад. Все это проводилось в виде показа по сути никакого отношения к учению не имело.

Мы с нетерпением ожидали общего разбора учения. По нашему разумению, в ходе разбора должны быть показаны грубейшие просчеты в решениях командующих. Более того, мы рассчитывали услышать серьезные выводы, как организационные, так и о развитии оперативного искусства.

Но все наши размышления сказались наивными. Доклад для разбора и замысел разрабатывались одновременно. Министр обороны добросовестно его прочитал. К нашему общему удивлению, В.И. Чуйков вместо полагавшегося ему крупного «разноса» или выговора был награжден золотыми часами.

Это было началом моих размышлений, которые привели к пересмотру 8сех моих представлений о происходящем. Я все больше убеждался, что мы существуем в перевернутом мире: все, что для нормальных людей плохо, для нас хорошо. Отсюда наши представления об истории, о героях и вождях, о западе и востоке, о друзьях и врагах.

Потом, когда я понемногу продвигался по служебной лестнице, когда пришлось окунуться в атмосферу высших штабов, для меня становилось привычным наблюдать невежество высших чинов, отсутствие человечности и самой обыкновенной порядочности.

Не стали исключением в этом и ракетные войска. Наоборот, на фоне высокой технической грамотности младшего офицерского состава, общего уровня подготовки органов управления еще более отчетливо бросалась в глаза разница в мастерстве, профессионализме руководящего состава.

Примерно с такими мыслями я находился в приемной главкома в ожидании беседы и дальнейшего решения моей судьбы.

Маршал С.С. Бирюзов небольшого роста, с жидкими рыжими волосами, зачесанными назад, стоял посреди кабинета и поочередно жал каждому из нас руку. После этого он пригласил нас за длинный стол. Сам уселся вдали, за своим рабочим.

Принято такие встречи называть беседой, хотя это было не так. Наша беседа свелась к длинному, нудному монологу маршала. Он так и не поинтересовался, чем живут войска, какие вопросы плохо решаются, наконец, кто мы такие. Не мог я думать, что все это главкома не интересовало. Нам показалось, что он избегал вопросов по простой причине: он не знал на них ответов.

В таких случаях разговор сводится к общеполитическим темам или, как, видимо, полагал С.С. Бирюзов, надо вселять страх в подчиненных, дать понять, что никакой пощады не будет. Этот полководец упорно продолжал придерживаться тактики поведения военных лет. Ведь тогда главным убеждением для подчиненных был мат, палка, а то и пуля.

-          Великая Отечественная война была выиграна на миллионах трупов, сегодня нам надо создавать ракетные войска, и мы их создадим тоже на трупах, только на трупах ленивых командиров полков». Эти его слова подтверждают уже сказанное мной.

-          Кто сейчас командует полками? - продолжал маршал, - лентяи, чинуши, далекие от людей, от службы. Взрываются шахты, падают ракеты, гибнут люди, а командир полка не соизволит выехать на место происшествия, ограничивается телефонной информацией. Таких мы будем гнать из ракетных войск, а, если потребуется, то и судить, жалеть никого не будем!

Казалось, справедливые слова. Но большая часть из нас видела другое. Произнося эти слова, маршал в действительности выглядел жалким. Новых войск он не знал, он только был назначен вместо Москаленко. Однако этот военачальник полагался только на страх.

Страх был и еще оставался основным побуждающим средством в привычках и поведении больших начальников тех лет. Страхом все еще было пронизано все общество. Той власти казалось, что с помощью страха легче управлять, страх всесилен, он лишает людей инакомыслия, держит общество в послушании. Трудно возразить, что победу в войне нам принес страх. Кто прошел через испытания войны, помнит страх, и главным был страх не перед противником, немцем. Больше боялись начальников, от командира полка до командующих армиями, фронтами. Привычны были взаимоотношения начальников с подчиненными после войны. Оставался страх.

Помню рассказы слушателей академии о том, каким великим мастером страха был Г.К. Жуков.

Трудно совмещать смекалку, находчивость, мужество, храбрость со страхом. Страх стоит на вооружении не только у военных. Страх - это порождение системы. Жестокость и насилие долго составляли основу нашего строя, нашего государства.

Таким страхом накачивал нас новый главком, довольно известный по истории прошедшей войны.

-          Я командовал полком в 1927 году в Пролетарской дивизии, - продолжалось напутствие, - за время моего командования было два чрезвычайных происшествия. Первое - дневальный по конюшне уснул, одна лошадь отвязалась и, бегая по двору, налетела на оглоблю, второе - красноармейцы были отпущены в город, один из них, спрыгнув неловко с трамвая, сломал ногу. С каждым случаем я разбирался лично и сделал выводы для себя на всю жизнь.

Мы плохо знали маршала, он для нас - человек новый. Но не было сомнений, этот человек обладает недюжинным лицемерием. Нам казалось, что он не понимает, кого пригласил к себе на беседу, или видит в нас молодых, неопытных «салаг», которым свободно можно вешать лапшу на уши. Нам неудобно было переглядываться, тем более шептаться, но без сомнения каждый из нас отлично понимал, что маршал просто врет и, может быть, он эту байку считает самой удачной для сознания своего величия в наших глазах. В его времена, а тем более сейчас, случаи, о которых он так серьезно говорил, к чрезвычайным происшествиям не относились. Это были несчастные случаи. С.С. Бирюзов прекрасно это знал. Но он хотел показать, насколько он требователен был к себе, насколько выше он тогда был в сравнении с командирами-ракетчиками.

Так эта беседа монологом главкома и закончилась. Нам были вручены пРедписания, и мы должны были отсюда же, из Москвы, убыть к новым местам своей службы. Я получил приказ выехать в Томск и принять под свою команду полк, в котором два дивизиона с боевыми ракетами стояли на бое- 8°м дежурстве, а, третий - шахтный - вел строительство боевой позиции.

Итак, впереди Томск, Итатка, в 80-ти километрах - неизвестность. Семья: жена, сын и теща - в Новосибирске, я еду в Томск.

Рядом с железнодорожной станцией в бывшем концлагере размещен полк. Деревянные полуразвалившиеся бараки за высоким забором из заостренных кольев, полное отсутствие коммунальных удобств, кроме тусклых электрических лампочек. Вода привозная, отопление печное, туалеты наружные, что в условиях сибирской зимы не очень приятно. Дорогой маршал, это - не Пролетарская дивизия на московском асфальте. Но меня волновало другое: что собою представлял ракетный полк, какое состояние его духа, подготовки, как меня встретят офицеры полка?

Еще в Новосибирске я слышал много нелестного об этой, богом забытой, части. Такие же отзывы были и в Москве. Но то, с чем мне пришлось столкнуться, превзошло все мои ожидания. До меня полком командовал полковник Н.В. Лямин. Подтвердилось то, что о нем говорили он: действительно больше «заглядывал» в бутылку, чем в казармы солдат, не заботился о состоянии и нуждах полка.

По моему представлению, по всем показателям (порядок, дисциплина, уровень боевой готовности) полк не мог называться воинской частью. Командиры дивизионов потеряли власть над людьми, командиры групп, рот просто боялись появляться в казармах, офицеры полностью устранились от дел. Бичом полка стали самовольные отлучки. Близлежащие деревни были буквально заполонены солдатами. Кадровому военному, видимо, не надо говорить насколько это опасно. Близкий контакт солдат с местным населением, как правило, сопровождается пьянством, драками.

Офицеры, как и в Новосибирске, прибывшие из всех родов войск, жили без семей в барачных общежитиях, питались плохо. Немало их пребывало в беспробудном пьянстве, проводили время за картами.

Я не считал себя новичком подобных армейских картин, приходилось встречаться с разложением в воинских подразделениях, массовым дезертирством и прочее. Но это был ракетный полк, на вооружении которого были стратегические ракеты.

Разложение солдат и, особенно, растущее недовольство могли привести к взрыву. Офицерам месяцами не выплачивалось жалование, не выдавалось обмундирование, обувь. Внешний вид офицеров и солдат был ужасен. Многие офицеры постоянно находилась в технической форме, без знаков различия. Солдаты просто не признавали офицеров за старших, постоянно пререкались, полностью выходили из повиновения.

Таким был полк, в командование которым мне приказано вступить. По уставу, как вновь назначенный командир, должен быть представлен офицерам и после этого, перед строем всего полка. Но никто из старших начальников из дивизии или корпуса не приехал.

С чего начинать? На кого можно опереться? Все эти вопросы я задавал  себе, и сам же должен был находить ответы. Больше вопросов, меньше ответов. Одно я понимал однозначно - во что бы то ни стало нужно наладить контакт с людьми, необходимо сблизиться с офицерами. И при всем этом, не потерять своего лица. Справедливость и высокая требовательность - это то условие, при котором я не буду отторгнут коллективом и получу право приказывать людям. Если этого сделать не смогу, я не завоюю уважение людей и должен буду уехать.

С первых минут своего прибытия я столкнулся с массой проблем, главным образом повседневных: водовозные машины завязли в пяти километрах, вышел из строя энергопоезд, прекратилась подача электроэнергии, встал хлебопекарный завод, отравились два солдата парами окислителя на станции выгрузки... Мог ли я не реагировать на все происходящее, мог ли спокойно взирать на это из своего обшарпанного кабинета, как это представлялось московскому маршалу? Вместе с тем, если я с головой уйду в решение этих повседневных неурядиц, завтра меня никто не будет признавать в полку.

Не менее важным было установить правильные взаимоотношения со строителями. Приказом по военному округу, одновременно с принятием полка я вступал в должность начальника гарнизона. Это означало, что не только за более одной тысячи личного состава полка, я должен нести ответственность, но и за более чем пять тысяч военных строителей, таких же офицеров, солдат, как и своих штатных. На, позициях полка размещалось управление инженерных работ (УИР), что в переводе на наш военный язык приравнивалось примерно к линейной дивизии. Командовал строителями полковник Шкитырь Н.П.

Строительство в позиционном районе полка начиналось с возведения временных сооружений. Поэтому строительные части размещались в более сносных условиях, чем подразделения полка. Для штаба УИР были приспособлены сборные казармы с отоплением, светом и другими удобствами. Хотя строительство велось уже более трех лет, но за это время не было построено ни одного жилого дома, ни одной казармы, а тем более столовых или других помещений быта. В этом, конечно, не было никакой вины строителей. Тогда примерно так было везде, где было развернуто строительство для Ракетных войск стратегического назначения. О людях заботились меньше всего, главным оставались «задачи обороны, безопасности страны». Люди, которым вверялось такое грозное оружие, ютились в ужасных условиях. Семьи офицеров более трех лет скитались по прилегающим деревням в ожидании квартир. В первые же дни для меня это стало одной из самых больных проблем. Каждый день жены офицеров буквально осаждали меня, где бы я не появлялся. Я был бессилен что-либо сделать, в моем распоряжении не было ни одного свободного общежития, чтобы хотя бы временно разместить там наиболее нуждающиеся семьи. Но я был самым старшим начальником, а значит должен что-нибудь сделать. Но это не в моей власти.

План строительства на каждый объект утверждался главнокомандующим, ракетными войсками, план же постановки пусковых установок на боевое дежурство для стратегических ракет - министром обороны на основании постановления ЦК КПСС и Совета Министров. Но далеки были эти инстанции от нужд людей, заброшенных их волей в необжитые таежные места.

Спокойно на это взирать я не мог. Обстановка в полку была накалена до предела. Недовольство офицеров перерастало в брожение, в открытые угрозы посылки делегации жен в центр и предъявления требований по благоустройству семей офицеров. Насколько это реально, я видел сам и по докладам начальника политотдела полка (такой орган был создан после вывода полка из состава Красноярской ракетной дивизии и некоторое время был как бы отдельным). Жены офицеров буквально пикетировали штаб полка, приносили своих детей, некоторые даже оставляли их в кабинете командира полка.

Мои доклады старшим начальникам, шифровки в центральные управления, достаточно широко отражали состояние дел в полку, и в том числе наиболее острые проблемы. Мне приходилось убеждать руководство ракетного корпуса, доказывать, просить о поставке сборных сооружений, чтобы переоборудовать их под временное жилье для семей офицеров. Но меня не слышали, более того начали обвинять в малодушии, в непонимании политики партии по обеспечению безопасности страны и тому подобное.

Я все больше начинал понимать, что становлюсь неудобным для начальства, не таким послушным, как это представлялось перед моим назначением.

Однако я настаивал на том, в чем был уверен, что считал со своих позиций справедливым и правильным. Полк готовился встать на боевое дежурство с ракетами межконтинентальной дальности. Офицеры на пусковых установках, на командных пунктах должны быть уверены, что их семьи, их дети накормлены и находятся в тепле. По себе знаю, офицеры готовы терпеть любые лишения, лишь бы их семьи были более или менее устроены.

Мог ли я как командир, в подчинении которого морально подавленные офицеры, находящиеся у пусковых кнопок, быть спокойным и уверенным в надежной безопасности?

Я очень хотел, чтобы в подобном положении оказался новый главком Крылов Н.И., который руководил в стиле своего предшественника - под влиянием личных эмоций снимал с должностей, выгонял из армии.

Не хотелось бы, чтобы читатель подумал, что это только мои мысли. Но, тем не менее, они не имеют никакого отношения к жизни полка. Несмот-

 

 ря на все эти трудности, полк продолжал подготовку к заступлению на боевое дежурство. Два дивизиона с двумя наземными пусковыми установками были приведены в установленную готовность. Для третьего - долбились три шахты под пусковые установки.

На станцию выгрузки ежедневно поступали ракеты, комплектующее оборудование, жидкие компоненты ракетного топлива. По положению, на каждой выгрузке должен быть командир полка, а они производились каждую ночь. Но меня больше беспокоила общая обстановка в полку, настроение офицеров. Трудно было смириться с тем, что офицеры вместе с семьями жили и питались по деревням. Магазинов не было, продукты, которые никем не проверялись, покупали у крестьян. Могло произойти отравление или массовая эпидемия. Постоянные мои доклады об этом в какой-то момент были услышаны, пришло разрешение выдавать офицерским семьям солдатские пайки из полковых складов. Немудреный набор продуктов оказался радостью для этих людей.

При каждом посещении семей офицеров в деревнях приходилось слышать и слова благодарности, и бесчисленные упреки. Нельзя было не понимать многих из них, приехавших из больших городов, от обеспеченных родителей.

В глухих, полузаброшенных деревнях остались одни старики. Они сами еле держались на своем скудном рационе. Хлеб привозили один-два раза в неделю. Нужда была во всем, не во всех деревнях было электричеи I - во, радио.

В нескольких километрах от полка, на берегу речки раскинулось большое село Соколовка. Не в пример другим, в этом селе было весело, даже буйно. Половина села была заселена так называемыми стилягами. В основном это были девушки, «запятнавшие» себя беспутным поведением в дни фестиваля молодежи и студентов в Москве. Высланные в этот глухой угол для трудового перевоспитания, девицы не работали, по ночам устраивали оргии, а днем отсыпались. Испытывая несправедливость, они демонстративно вели себя вызывающе похабно, поголовно все курили, нецензурно выражались, в теплые дни по селу бродили в одних трусиках. Все они были пострижены наголо, как говорили, еще до отправки в эти места.

Вблизи села размещалась боевая позиция первого дивизиона. Для командира дивизиона майора Ивановского М.С. это стало непреодолимым препятствием удержать солдат, да и офицеров, от такого доступного соблазна он не мог. Каждое посещение села сопровождалось пьянками, драками, нередко поножовщиной.

Но то, что происходило в строительных частях не могло идти ни в какое сравнение с полком. Редкая неделя проходила без гибели или дезертирства солдат. Гибли на стройках, в казармах, в селах. Гибли от холода, от пьянства, в драках. Гибли подтоком, под кранами, под колесами машин. Строительная техника эксплуатировалась на износ, с нарушением самых элементарных правил безопасности. Не ошибусь, если скажу, что все первые ракетные комплексы возводились на костях и страданиях людей и, в первую очередь, военных строителей.

Я как начальник гарнизона нес ответственность не только за свой полк, но и за все строительные части, привлеченные на стройку позиционного района полка. Не переставали мне об этом напоминать руководители Сибирского военного округа. Непосредственно округу были подчинены военные строители, за все, что творилось в этих частях, окружное начальство отчитывалось перед центром. А потому в Новосибирске непрочь были найти козла отпущения в лице начальника гарнизона-ракетчика. Ракетные войска создавались как войска центрального подчинения. Полк непосредственно был подчинен командиру корпуса, штаб которого размещался в Омске. Но как начальник гарнизона я был подчинен командующему военным округом. Вот тут-то и была зарыта собака, причем дохлая.

Уже через месяц после своего назначения я был вызван на военный совет округа, где в потоке брани, оскорблений мне однозначно указали на то, что я не работаю в строительных частях, влез по уши в проблемы полка, которых, по их мнению, просто не может быть, так как ракетчики «зажирели», закрылись своим режимом. Меня предупредили, что если я не наведу порядка в строительных частях, я буду снят с должности.

Если полк, которым я командовал, был один, то строительных частей не меньших по своей численности, - не менее десяти. Это была полнокровная стрелковая дивизия.

Происшествия среди строителей не прекращались, более того они росли. Большая часть времени командира полка ухолила на разбирательство каждого происшествия, установление причин, виновных лиц. Наряду с этим руководители УИР, непосредственные начальники командиров строительных частей, занимались, в основном, техническими вопросами, далеки были от людей.

Как-то раз поздно ночью мне позвонил командир 2-го дивизиона и тревожным голосом попросил, чтобы я приехал в село, расположенное вблизи боевой позиции.

Пришла весна, снег почти весь сошел, речки очистились ото льда. Дороги были в непролазной грязи. В такое время года села бывают отрезанными от мира, связь с ними прекращается. Я выехал на гусеничном тягаче. Большое когда-то село, вытянувшееся вдоль озера, было в сплошной темноте, ни одного огонька, ни одного звука.

На окраине села мы услышали приглушенные голоса и вскоре в густом тумане увидели очертания небольшой группы людей. Среди местных жителей я увидел командира 2-го дивизиона, подполковника М.П. Савина, и двух офицеров. Командир дивизиона попросил отойти меня в сторону и начал рассказывать.

Днем вблизи кустов, на берегу озера играли дети. Вдруг они увидели собаку, которая тащила из кустов руку человека. Дети со страху убежали, но это неприятное известие поплыло по селу. Когда об этом узнал М.П. Савин, он тут же выехал в село и позвонил мне. В сельсовете дождались рассвета и снова выехали к месту страшной находки. По одной руке - на ней сохранились остатки солдатской гимнастерки и наручные часы - можно было без труда установить, что где-то поблизости труп солдата.

Утром в ивняке был найден труп солдата-строителя. По словам прокурора, который присутствовал при поисках, этого солдата командование строительной части считало в бегах, был объявлен всесоюзный розыск. Из части он исчез осенью прошлого года. Теперь предстояло прокуратуре установить обстоятельства гибели этого солдата: или его убили, или он спьяну утонул. Но мне опять надо писать шифровку командующему военным округом и командиру корпуса. Где-то живут родители погибшего, ждут его. А его уже несколько месяцев, как нет в живых. Для гарнизона еще одно происшествие, еще одна неприятность на головы командиров.

И сколько еще таких бессонных, тревожных ночей, безрезультатных поисков, неприятных докладов. Сколько матерей, жен, братьев, сестер получат черные вести о трагической гибели родного человека. Как остановить эти бессмысленные смерти, как уберечь жизни молодых, полных сил людей. Наверху видели только одного виновника - командира полка. Непрерывные смещения командиров полков в то время не просто были характерны, они были модны, особенно при маршале Крылове Н.И. до тех пор, пока его не лишили этого права. От командира полка требовалось с первых же дней, чтобы он показал товар лицом или - до свидания. Командиров дивизионов, полков снимали в срочном порядке не только за происшествие, но и за недостаточно понравившийся доклад, за непринятие крутых мер и прочее. Такая взыскательность по отношению к этой категории командиров, по-видимому, испарялась, дойдя до командира корпуса, а тем более командующего армией. Здесь главком всегда обращался несравненно мягче, вероятно, исходя из того, что если такой командир и виновен, то значительно меньше, да и признать ошибочным назначение на такой высокий пост - значит уже часть вины взять на себя. Я мог бы назвать не один десяток командиров, достойных более высоких должностей, но снятых в пылу эмоций, или ошибочных выводов. Приходится только сожалеть, что так мало способных, честных командиров получили шансы выдвинуться.

В правоте этих своих суждений я смог еще раз убедиться, когда наш гарнизон посетил командующий Сибирским военным округом генерал- полковник Бакланов Г.В. Шел апрель 1963 года. Запах весны, накануне буйного сибирского лета. Снег уже местами сошел и еще больше обнажил убогость наших военных городков, беспорядок на строительных площадках. Прошло почти два года, как в глухой тайге северо-восточнее Томска развернулось грандиозное строительство большой ракетной базы. Еще недавно в этих местах царила тишина, стояли вековые сосны, все было в непроходимых зарослях. И зверю, и вольному человеку было сытно и вольготно в этой безбрежной, суровой стороне. Пришел другой человек, подневольный, не с этих мест, изрыл, искорежил всю красоту этих мест.

На огромных площадях выкорчеван лес, непролазные тракторные дороги, как глубокие сабельные удары, изувечили изумительную, нетронутую гладь земли. Из-под снега торчат брошенные железобетонные конструкции, бетонные плиты, колеса, гусеницы и ржавые, полузатонув- шие в трясине, тракторы. Сколько же надо усилий, чтобы все это убрать и куда-нибудь вывезти?

Ко всему этому надо добавить неимоверное количество военных строителей в своей гулаговской одежде, разбросанных по всей территории. При первом взгляде бросается картина бессмысленных передвижений, каких-то непонятных работ, бесчисленных костров. И везде лица землистого цвета с горящими глазами.

Таким должен предстать подчиненный мне гарнизон перед взором этого довольно высокого военного чина, как я знаю, любителя блестящих парадов, спартакиад и других военных празднеств.

Г. В. Бакланова я знал еще по службе в 13-й гвардейской механизированной дивизии. Он был командиром этой дивизии после прославленного А.И. Родимцева, героя Сталинградской битвы. Вскоре он был назначен командиром корпуса в составе 5-й гвардейской армии. О Бакланове в дивизии ходили легенды, связанные главным образом с его спортивными успехами, умением мастерски владеть штыковым боем.

Но теперь мне предстояло встретиться далеко не с молодым, некогда спортивным генералом. В округе о нем ходят другие легенды, были и небылицы. Сухой, бессердечный, не понимающий людей чинуша, но в верхах слывущий способным военачальником.

В эти времена, Н.С. Хрущев уже заявил с трибуны ООН, что в стране поставлены на боевое дежурство первые межконтинентальные ракеты, во всю об этом шумела наша печать.

Но мало кто из этих «трубадуров» знал, в каких условиях начали боевое дежурство ракетчики, какое настроение у офицеров, все ли они морально готовы по первому приказу нажать на кнопку «ПУСК». Далек от всего этого и военный совет округа, его командующий. Правда, Ракетные войска стратегического назначения оставались в центральном подчинении, военный округ за них, практически, не нес ответственности, хотя его си- яами велось строительство не только боевых позиций. Зная об этом, я в первую очередь готовил интересующие его вопросы, главным образом, о ходе строительства жилья для офицеров и всех объектов социального и культурного назначения.

Я понимал, что за чужой щекой зуб не болит. У командующего свои войска, свои заботы, да и едет он сюда, чтобы лишний раз доложить министру обороны о том, что он лично вникает в нужды ракетчиков.

Мне никто не давал права выступать в качестве обвинителя людей, с которыми мне пришлось вместе работать в те годы. Не всегда бывает приятно видеть, слышать людей, выступающих судьями других, знатоками тончайших движений их душ. Как часто мы ошибаемся, присваивая себе это право, опираясь только на собственные чувства.

Мне всегда казалось, что писать о других людях - это всегда проигрышная затея. Приходится часто встречаться, особенно в мемуарной литературе, когда автор легко судит обо всем, что было, находит ошибки там, где сам не был, или поверхностно владеет материалом для суждений. Сегодня многие мнят себя стратегами, видя все со стороны, а тем более через многие годы. К сожалению, мало кто написал в своих мемуарах о своих ошибках и неудачах.

Большинство военачальников, а тем более полководцев, находящихся в фимиаме славы, не нашли мужества сказать о себе правду. Не сделал этого и Г.К. Жуков. Все они выставляли напоказ свои достоинства и успехи, боясь, что от правды убудет их слава.

Не хотел бы я ошибиться, но сейчас мне предстояло встретиться с одним из таких военачальников.

Высокомерие, необузданность этого человека были вне всяких границ. Не думаю, что его высокий воинский чин мог быть оправданием его самодурства, грубости и несправедливости.

Из управления округа мне позвонили, что командующий будет в гарнизоне утром 25 апреля. На станцию Итатка он приедет персональным поездом. Это тоже для меня было неожиданностью. Все начальники, как правило, прибывали самолетами до Томска, а оттуда, в зависимости от занимаемого положения, транспортом полка или обкома партии.

Апрель в этих местах - время начала таяния снега. В тот год весна пришла несколько раньше обычного, снег оставался только в лесу и глубоких оврагах. Все дороги очистились от снега, но оставались покрытыми водой. От железной до нашей бетонной дороги можно было добраться только на тракторе или гусеничном тягаче. Проложить лежневку или просто положить бетонные плиты, мы не успевали. Решали высокого гостя от станции до бетонной дороги везти на гусеничном тягаче, но надо было еще готовить жилье. Я так и не смог узнать, на какой срок прибывает Г.В. Бакланов к нам в полк. Кроме двух невзрачных деревянных домиков я ничего другого ему предложить не мог. Мы не знали численности его свиты, в каких они чинах.

Утром 25-го мне передали, что поезд командующего убыл из Томска на Итатку. На тягаче, волочащем на буксире легковую машину командира полка, я прибыл на станцию. Перед выездом переговорил с командирами дивизионов, начальником строителей полковником Н.П. Шкитырем, напомнил ориентировочное время посещения боевых позиций и строительных площадок. Я имел на руках детальный график работы командующего в полку, который был согласован с командиром корпуса генералом Д.А. Медведевым.

Станция по моему приказу была оцеплена караулом, на платформе был оставлен начальник станции в красной фуражке. В общем, мы постарались все обставить так, как это делается при встречах самых высоких особ.

Поезд из тепловоза и трех вагонов медленно подошел по первому пути к зданию станции. Двери во всех вагонах закрыты, окна зашторены. Из какого вагона должен выйти командующий, я не знал, поэтому стоял на платформе в ожидании, какая дверь откроется первой. Такая пауза, видимо, тоже была предусмотрена каким-то ритуалом, которого я не знал. В среднем вагоне отворилась дверь, и на платформу соскочил молодой майор. Не торопясь, довольно вальяжно подошел ко мне и спросил, где командир полка. Попросив меня ожидать на платформе, он полез в тот же вагон. Через несколько минут он появился в двери вагона и взмахом руки подозвал меня к себе и пригласил в вагон.

Как я позже узнал, поезд из трех вагонов составлял единый комплекс. В первом вагоне была комната для отдыха. Средний вагон предназначался для совещаний, оборудованный необходимыми средствами связи. Его интерьер поразил меня невиданной роскошью.

Вагон представлял собою большой зал, стены которого были отделаны дорогим деревом, на них - тяжелые бронзовые светильники. На полулежит толстый ковер. В центре - зала резной стол, покрытый зеленой скатертью.

Вдоль стен стулья с такими же витыми ножками, справа диван, накрытый белым чехлом. По углам голубые вазы, расписанные цветами, здесь же невысокий шкаф с хрустальной посудой. Ручки на дверях и поручни вдоль окон, видимо из бронзы, вычищены до блеска.

Потом я слышал, что этот поезд принадлежал адмиралу Колчаку, а изготовлен был для сибирского губернатора. Нет сомнений, что за всю свою историю он стал свидетелем не одной трагедии.

За роскошным столом, где сейчас восседал в белом кителе Г. В. Бакланов, в свое время сидел последний сибирский губернатор Муравьев, а возможно царь или кто-нибудь другой из его круга.

Но сейчас все мое внимание было сосредоточено на человеке с седой головой, склонившегося с пером в руке над письменным столом. Гром- ким голосом, как принято у нас, военных, я доложил: «Товарищ командующий, командир войсковой части 44099 подполковник Казыдуб!». Поза Бакланова не изменилась, он продолжал что-то писать. Я помялся немного и еще более громко повторил доклад. И опять никакого внимания. В сильном смущении я не знал, что мне делать дальше. Повернув голову назад и поискав глазами порученца командующего, я увидел, что он меня зовет в тамбур. Но это еще больше осложнило мое положение: по уставу без разрешения старшего выйти я не могу. А старший здесь - командующий. Меня начала раздражать эта глупая ситуация, в третий раз кричать о своем прибытии мне казалось сверхглупо. За моей спиной майор продолжал настойчиво просить меня выйти из вагона. Теперь уже ничего большего не оставалось, как выйти. Медленно я стал пятиться назад. В тамбуре адъютант на ухо мне прошептал, чтобы в докладе я назвал истинный номер полка, а не номер войсковой части.

В ракетных войсках категорически запрещалось вслух называть номера полков, дивизий. Такие номера можно было вписывать только в боевые письменные приказы. Такой приказ с номером полка считался совершенно секретным, т.е. составлял государственную тайну. Объяснять это командующему было нелепо, он по положению был допущенным до таких сведений, но в вагоне могли быть посторонние, в том числе его же адъютант. Так впервые мне пришлось вслух назвать номер полка, которым командовал уже несколько месяцев.

Услышав номер полка, Г. В. Бакланов медленно поднял голову и как бы удивленно посмотрел в мою сторону. Рукой указал мне на стул и только после этого спросил: «Кто ты такой?». Я вскочил со стула и намерился еще раз прокричать свой доклад. Он махнул рукой, чтобы я сидел. Но на вопрос надо было отвечать. Я начал кратко рассказывать свою биографию. Когда я сказал, что проходил службу в 13-й гвардейской механизированной дивизии (признаюсь, что сделал это намеренно), он опять поднял голову и, как мне показалось, впервые посмотрел на меня. Теперь он больше не писал и смотрел на меня до конца моего доклада.

-          Доложите состав полка и строительных частей, - был его второй вопрос. К этому я был готов и кратко ему ответил. После этого, не ожидая следующего его вопроса, я положил на стол заранее подготовленный план его работы в гарнизоне. Даже не взглянув на него, он сказал: «То, что вы мне тут написали - это для вас. Повезете меня туда, куда я захочу. Я сразу понял, как ракетчики умеют утирать носы,- продолжал он. Я не сомневался в том, что он знал каких масштабов достигло очковтирательство, да и все знали, что он сам в этом был не последним мастером.

Мы уже давно живем во лжи и так к ней привыкли, что нередко путаем ее с правдой. Может быть, такое произошло и сейчас, в моей правде начальник увидел ложь и не постеснялся в этом уличить весь новый вид вооруженных сил.

Правду говорить всегда было опаснее, чем сеять ложь. Многим хотелось и сейчас хочется, чтобы о тебе думали и говорили лучше, чем ты есть в действительности. За свою службу неоднажды приходилось наблюдать, когда высокий чин прекрасно знает, что ему говорят неправду, врут, молча все воспринимает лишь потому, что ему так больше нравится, ему хочется, чтобы так было.

Все мы в той или иной мере дружки. Коли надо, мы будем врать, а дома «смело» скажем правду. У себя на кухне мы все правдолюбцы. Но не далее. Не знаю, может быть, это загадка русской души?

Говорят, что царь Александр II, освободивший крестьян, если бы его не убили террористы, ввел бы в стране конституцию. Он видел и верил в правду. Но был случай, когда он в окружении придворных неожиданно спросил, нет ли у кого-нибудь случайно журнала «Колокол» последнего выпуска, хотелось бы почитать. Все спрятали глаза. Как же можно было им читать запрещенное. Хотя все читают этот журнал, но царю они могут сказать только «нет». В этом была правда этих сановников.

А вот у Александра I на столе лежал устав тайного общества и лежал, как все понимали «тайно», все делали вид, что ничего не видят. И тогда, как сегодня, двойственность, как способ спасения души.

Мне было обидно, что этот генерал, впервые видя и слыша меня, не задумываясь, обвиняет в попытке его обмануть или в преднамеренной лжи. Одновременно я никак не мог взять в толк: как этот чистенький, выутюженный генерал в белом кителе, действительно, появится в нашем грязном, полуголодном, полуодетом гарнизоне?

В конце беседы со мной, если ее так можно было назвать, он также неожиданно сказал: «Вы свободны, можете идти». Я не мог понять, чтобы это могло означать, не мог же такой важный начальник приехать в такую глушь лишь за тем, чтобы поговорить со мною меньше часа.

Он играл со мной, как, видимо, со всеми такими же, как я. Я все больше убеждался, что в этом генерале больше от актера, чем от профессионального военного. По-моему, он обладал даром перевоплощения, и такой скетч он разыграл в моем присутствии.

В тамбуре, на выходе из вагона меня ожидал адъютант «его превосходительства» и все прояснилось. На все свои вопросы я получил исчерпывающие ответы. Г. В. Бакланов планирует пробыть у нас не менее двух суток. Отдыхать, питаться он будет только в своем вагоне. В этом была главная радость для моего заместителя по тылу А.И. Власкина.

За зданием станции моих распоряжений ожидали начальник штаба полка подполковник И.Е. Дапин, начальник политотдела Н.В. Нетесов и представитель от руководства строительных частей. Здесь же крутились связисты полка, налаживали связь между штабом и поездом командующего. Но я не знал главного: когда командующий поедет по частям и на строительные объекты. Поэтому тоже кручусь вокруг его поезда. Подошло время обеда, может быть, он имеет привычку в это время отдыхать.

Вдруг распахнулась дверь вагона и появился командующий в полевой форме и сапогах. Легко соскочив с подножки, он широким шагом направился мимо меня к машине. Рядом с ним был уже знакомый адъютант и еще один офицер. Все они разместились в машине, а я взобрался на тягач в ожидании команды. Из машины вышел адъютант и позвал меня. «Куда ты собрался меня везти? Садись в машину», - услышал я голос Бакланова. Благополучно преодолели участок бездорожья, на бетонке стояла целая кавалькада машин. Командующему представились начальник УРВ полковник Н.П. Шкитырь, начальники политотделов: полка - подполковник Н.В. Нете- сов и строительных частей - полковник А.А. Гоплевский. Я надеялся, что командующий главное внимание уделит строителям, они были в его подчинении, да и вопросы строительства меня беспокоили больше. Но мои ожидания не сбылись: Г. В. Бакланову по складу его характера и по многолетним привычкам ближе были строевые войска, в чем я убедился в первые же минуты. Он приказал везти его в ракетные дивизионы. На первых же километрах пути он приказал остановить машину. Сквозь зубы, не глядя на меня, он резким голосом спросил: «Кто здесь начальник гарнизона, почему вашей машине не отдают честь офицеры и солдаты?». Вслед за этими вопросами, на которые я и не должен был отвечать, был учинен настоящий разнос с грубостью, ругательством. Он вышел из моей машины и пересел к начальнику строительства. В эту машину он приказал перейти и мне. Брань его теперь уже не прекращалась. На проходной 1-го дивизиона майор Ивановский М.С. после представления командующему отозвал меня в сторону и доложил, что на неохраняемом переезде машина строителей с людьми на борту сбита дрезиной, погибли два человека. Это - чрезвычайное происшествие, и весь ужас в том, что случилось это в присутствии того, кто считает, что все армейское зло исходит оттуда, где командиры бездельники и лодыри, те, что внизу, непосредственно у дела. Сейчас таким был я. Но ЧП произошло у строителей, и их руководство должно в первую очередь расследовать его причину. Я передал все сведения о ЧП полковнику Шкитырю Н.П. и попросил его здесь же доложить о случившемся командующему. Шкитырь, опасаясь личных неприятностей, начал меня упрашивать, чтобы доклад в округ послать шифровкой. Я вынужден был сам докладывать о ЧП командующему.

Мы стали невольными свидетелями того, как этот боевой генерал буквально изменился на наших глазах. Его смуглое лицо стало красным, глаза расширились, понеслась открытая площадная брань.

За свою службу мне приходилось видеть невменяемых, яростно-бе- шенных начальников. Особенно запомнился И.С. Конев еще в годы войны на переправе через реку Одер. На моих глазах этот маршал лично избил палкой командира 58-й стрелковой дивизии генерала Самсонова И.Н., тут же по его приказу отвели в сторону и расстреляли двух офицеров. Но тогда была война, в какой-то степени такие действия были оправданы.

Такого мастерского мата я еще не слышал. Более получаса генерал свою брань направлял, главным образом, в мой адрес. Смысл его упреков был в том, что матери солдат доверили мне детей, я же оказался их убийцей. Я был вынужден слушать эти незаслуженные выговоры и ждать, когда Бакланов остынет. Но он умел себя воспламенять, в нем быстро просыпался актер. За долгие годы он привык видеть не равных себе, а безответных, а значит, виноватых.

-          Я прекращаю у вас работать до тех пор, пока вы все не наведете здесь порядок,- были последние его слова в этот день. Говорят, что это был его излюбленный прием. Мне приходилось слышать, что в округе он слыл непревзойденным организатором, знатоком военных душ, солдатской психологии. В свое время в войсках округа ходила брошюрка «Психология советского солдата» под его авторством. Это был сборник всем известных постулатов марксизма-ленинизма по военным вопросам. Она была принадлежностью каждой ленинской комнаты и штудировалась на политических занятиях. Ходил даже такой слух: когда он выезжал в войска, ю в этих частях надолго прекращались всякие неприятности с порядком и дисциплиной. Можно полагать, что даром такого внушения мог обладать только «высокоталантливый» начальник.

Но к нашему несчастью наш гарнизон не оправдал высокого доверия. Бакланов в своем бешенстве грозил мне и Шкитырю всеми возможными и невозможными карами. Он тут же уехал к себе на поезд и на следующее утро, не вызывая нас, уехал в Новосибирск.

Мог ли я, а тем более руководители строителей, рассчитывать в таких условиях на какую-нибудь поддержку? Помощь жаждали получить и семьи офицеров. К приезду Г. В. Бакланова кто-то организовал жен офицеров, живущих по деревням, были подготовлены почти ультимативные требования. Такая встреча для Бакланова не сулила ничего хорошего, и я не исключаю, что, получив такую информацию, он нашел повод, чтобы «достойно» ретироваться.

Возможно, у читателя возникает и такой вопрос: а зачем об этом писать? Ведь в этом нет ничего экстраординарного, все это присуще не только вчерашнему дню, но и сегодняшнему. Да, это так. Вместе с тем, это правда тех дней, когда мы, мучаясь в своем бессилии, создавали так называемый паритет, тот самый, который приведет к обнищанию страны и, в конечном счете, к ее развалу.

Гостили в полку и другие военачальники. Некоторые по несколько раз, в отличие от командующего Сибирским военным округом генерал-полковника Бакланова Г. В., побывавшего в нашем ракетном гарнизоне первый и последний раз.

В те же дни, через две недели, я встречал в Томске первого заместителя главнокомандующего ракетными войсками генерал-полковника В.Ф. Толубко. Это такой же заслуженный генерал и не менее талантливый актер. Военная судьба свела меня с этим человеком близко. О нем стоит рассказать подробнее.

Его первый приезд последовал сразу же за посещением Бакланова, и мы особо ощутили большое различие в их характерах, манерах общения с людьми, деловитости и, наконец, в самой простой человечности и справедливости.

В.Ф. Толубко в полку был три дня, но я не ошибусь, если скажу, что за это время он решил массу накопившихся за все годы вопросов. В.Ф. Толубко в эти дни сам искал встречи с людьми, хотя знал, что будет много жалоб, просьб, что все их тотчас решить невозможно.

Вполне понятно, что к его приезду полк готовился. Что было в силах командира полка, командиров дивизионов, мы старались сделать. Приукрасили военные городки, боевые позиции, людей привели в порядок, чтобы они тоже выглядели получше. Ведь приезд в гарнизон такого высокого начальника - далеко не рядовое событие.

Из тыла корпуса непрерывно шли тревожные звонки, беспокоились, главным образом, за состояние столовых. Здесь наиболее заметно было наше убожество. Офицеры питались в столовых на боевых позициях. Во всех трех дивизионах они размещались в деревянных бараках, кухонное оборудование было примитивным, обеденные залы обшарпаны, на столах недоставало ложек, вилок. Сначала все хорошо вымыли, кое-где подкрасили. По моему совету официантки поставили на каждый стол полевые цветы.

Толубко в первый день обедал вместе с солдатами, на второй день пришел на обед к офицерам. Здесь же завязалась непринужденная беседа, он терпеливо слушал офицеров, старался перевести разговор на то, как все будет улучшаться по мере развертывания строительства, обустройства полка и всех ракетных войск. Один из офицеров, кажется из РТБ (воинская часть, обслуживающая ядерные боевые заряды) сказал: «Товарищ генерал, а как вы смотрите на очковтирательство командира полка? Не думайте, что так всегда выглядит эта столовая». В столовой установилась полная тишина, все с интересом ожидали ответа.

В.Ф. Толубко тут же, обращаясь ко всем офицерам, сказал: «А я в этом не вижу ничего плохого. Я сам из Украины и стараюсь ежегодно бывать у матери. Так, что вы думаете? Каждый раз она к моему приезду белит хату, печку на улице, на пол постилает пахучую траву, она у нас называется щебрець, по-русски, кажется чабрец. На стол и на стены вывешивает чистые рушники. Она радостно ждет не высокого гостя, а своего сына. И  что же вы это тоже относите к очковтирательству? Я думаю, что это что- то другое. Конечно, это не оправдание тому, чтобы ежедневно не поддерживать порядок и чистоту не только в столовых, но и в жилых помещениях, везде, где бывают люди».

Но один на один он мне все-таки сделал замечание, поскольку, как он сказал, я его подставил. Он не считает, что для полка Толубко В.Ф. высокий гость, это его работа и он сожалеет, что не смог раньше побывать в этом гарнизоне.

Действительно, наш гарнизон не просто один из самых удаленных, он не удобен для посещения, особенно высокопоставленных особ.

Кто бывал в этих местах, тот знает, что до Итатки или следующего за нею Асино по железной дороге от Томска 80-100 километров, другого пути не было, а по этой ветке железной дороги пассажирского движения не было. К селам и деревням, с которыми мы оказались по соседству, добираться можно было только зимой, когда открывался санный путь или летом в течение одного-полутора месяцев. В остальное время эти люди отрезаны от остального мира.

В.Ф. Толубко после нашей встречи в Томске до полка добирался на двух машинах около двух часов. Мы ему советовали ехать поездом, специально для этого держали на станции Томск свой тепловоз с двумя вагонами. Но он отказался. «Я должен лични испытать то, чем живут люди, мне тогда легче будет с ними говорить»,- ответил Толубко на наше предложение.

В его присутствии ежедневно в Москву летело до десяти шифровок.

Нам было приятно, что в них были не наши прежние слезы, мольбы, а требования и приказы. В них были сроки, конкретные меры, главным образом по строительству жилья, объектов быта и то, что нас особенно беспокоило, - по строительству дорог.

Видимо, неправильно винить тех людей, от которых зависел выбор этого места для размещения ракетных частей. Но, безусловно, это было ошибочно.

Весь позиционный район полка размещен в сплошных болотах. Никогда не будут опубликованы сведения о денежных затратах, вложенных в строительство этой ракетной базы, но какими неимоверными были усилия тысяч людей, знают многие.

Дорого стоило здесь все, но каждый метр дороги был золотым. В полотно дорог укладывались дорогостоящие аэродромные плиты. Дешевый бетонный монолит пучился, выворачивался и дорога становилась непроходимой. Но и аэродромные плиты постепенно уходили в болото, дорога становилась ребристой, по такой дороге опасно было перевозить не только ракеты, но даже обычные грузы.

Неоднократные мои доклады в самые высокие инстанции оставались без внимания. Ошибки и даже промахи в проектной документации, не достаточно обоснованные сведения, принимаемые вверху, здесь, на месте мы исправлять не имели права. Мы видели, что дороги можно было проложить по более коротким маршрутам, на лучших грунтах.

Пребывание В.Ф. Толубко помогло решить то, что нам не удавалось сделать за все годы.

Мне не хотелось сравнивать этих генералов, они действительно разные. Но мы из одних школ, мы мало разнимся по происхождению, живем под одними законами, наконец, руководствуемся одними уставами, более того, несмотря на жестокий тоталитарный режим в стране, мы воспитывались на человеколюбии. Но как много сухих, бессердечных чинуш в аппарате партии, государства, особенно, в армии.

От таких часто можно было слышать: «Я был и остаюсь солдатом партии». Продолжая эти слова - имелось ввиду, солдат создан для боя, а не для мира, есть одна команда: «Вперед!»

Такие, спокойно устилали трупами людей поля сражений прошедшей войны, посылали голод миллионам, спокойно взирали на невзгоды и страдания подчиненных. По их меркам было естественным одним брать от жизни все, что можно, пребывать в сытости и довольстве, а другим - оставаться в грязи и нищете.

В этом разнились эти генералы. Один ничего не хотел знать, только вперед, другой принимал все близко к сердцу, стремился облегчить условия, помочь людям.

Был и третий тип начальников в то время. Они обладали качествами и первых, и вторых. Но их бедой было пьянство.

Расскажу об одном из них. Не хотелось наносить обиду, может быть, уже старому человеку, завершающему свой жизненный путь. Но это было, это факты истории, истории ракетных войск, истории людей того поколения.

Шагал по томской земле май 1963 года. Весна в Сибири - это поисти- не волшебное время. Даже мы, занятые днем и ночью своими немирными заботами, не могли не видеть этого земного чуда, буквально на глазах преображался лес, особенно его опушки и поляны. Буйно оживала природа, все дышало ароматом добра, любви, покоя. Мне до этого нигде не приходилось наблюдать такое стремительное пробуждение природы. Травы поднимались на глазах, одевались морем неописуемых красок. В лесу стоял пьянящий запах смолы, аромата цветов.

Но мы были заняты своими, наверное, чуждыми для природы заботами. Пришло время принимать прибывшие железной дорогой грозные ракеты. Нам предстояло проверить их исправность, привести в боевую готовность, нацелить на далекие, незнакомые, мирные города, на простых людей, их детей. Мы добросовестно выполняли приказ партии, приказ «родины».

На вооружение полка поступали первые межконтинентальные, баллистические ракеты 8К64, или как их еще называли Р-16-е, на жидкостных высококипящих компонентах топлива.

Все ракетчики, да и многие наши соотечественники помнят взрыв такой ракеты на ракетно-космическом полигоне Байконур в октябре 1960 года, когда на заключительном этапе подготовки ракеты к пуску возник пожар и произошла катастрофа с гибелью десятков людей. Тогда же погиб первый главнокомандующий ракетными войсками М.И. Неделин. Правда, наша печать, как всегда врала. В официальном сообщении было передано, что гибель произошла в результате авиационной катастрофы. Летные испытания были приостановлены и только к концу 1961 года ракета была принята на вооружение.

Такой ракетой вооружался наш полк, как и другие дивизии, полки на Урале и в Сибири.

Все ступени ракеты транспортировались по железной дороге, каждая в своем вагоне, а на стартовую позицию - на двух раздельных тележках.

Мы должны были выгрузить две ракеты и в эту же ночь перевезти их в дивизион. Такая работа была необычной, полк опыта не имел, но как всегда начинать надо было, за нас это никто не выполнит. Мы понимали, что за нашей работой будут следить Новосибирск, Омск, Москва. Таких ракет в стране были единицы, количество их, поставленных на боевое дежурство, учитывалось в самых высоких инстанциях, в том числе в ЦК КПСС. На командных пунктах получали доклады за каждый час движения по железной дороге, теперь контроль переносился на территорию полка.

Для организации работ с ракетами в полк был направлен заместитель командира корпуса генерал-майор Клименко Ф.В. Я плохо знал этого генерала. Слышал, что до назначения в ракетные войска он командовал стрелковой дивизией. При посещении войск в основном интересовался внутренним порядком, состоянием дисциплины. Это можно было понять. Ракетное оружие - новое, сложное оружие, чтобы в нем разбираться, надо хорошо подучиться. А времени на это было не у всех.

Явной слабостью первых лет ракетных войск было то, что руководство от дивизии и выше - ракетного оружия не знало, в состояние технической подготовки вникало мало.

Накануне приезда Ф.В. Клименко, заместитель командира полка по тылу подполковник Власкин А.И. как-то сказал, что в домике, где мы решили разместить гостя, надо в графин и чайник налить не воду, а спирт. Я усомнился в этом, зачем такая злая шутка, она может обернутся для нас неприятностью. Но Власкин стоял на своем, утверждал, что он с Ф.В. Клименко встречался. На это я ему сказал: «Вы несете ответственность за бытовое обслуживание, поэтому делайте, что найдете нужным».

Из вагона вышел человек среднего роста в генеральской форме, полноватый, с крупным розовым лицом. Когда он снял фуражку, в глаза бросились ярко-рыжие волосы. По его лицу были разбросаны коричневые пигментные пятна. Это и был генерал Клименко.

Он бодро вышел на перрон, я ему представился, и с первых минут мне стало казаться, что этого человека я уже знаю давно. Он никому не давал говорить, сам, не переставая, сыпал словами. Но не слышалось наставлений, указаний, говорил без всякой злобы. Он всем нам показался добродушным, этаким покладистым дядькой.

Когда мы вошли в домик, где он должен разместиться, он первым делом открыл чайник, как я понял, убедился, что там налит спирт. Он как- будто еще больше подобрел и начал раздеваться, хотя намеревался до этого идти в штаб полка. Меня устраивало, чтобы он сейчас не шел в подразделения или штаб.

До начала транспортировки ракет оставалось около четырех часов. Накануне, оценив условия, в которых будет проводиться эта важная работа, совместно с начальником штаба полка подполковником Дапиным И.Е., главным инженером полка, майором Долгиным М.И. и начальником автослужбы капитаном Голобовым А.Д., я вынес решение на организацию работ и, как это требовалось по нашим документам, оформил его письменным приказом. Тщательно подобраны участники, проведены занятия в классах и на местности с макетами агрегатов, проверен каждый метр бетонной дороги, наконец, в полном составе поезда с тележками проведены по маршруту. Все, как-будто, предусмотрено. Оставалось доложить на вышестоящий командный пункт и дать сигнал на начало работ.

Присутствие названного гостя несколько путало наши карты. По уставу теперь я должен докладывать ему как старшему обо всем, что происходило в полку. При первом же моем появлении у него в домике он приказал сесть за стол и налил мне стакан спирта. Я попросил у него извинения, сославшись на то, что в штабе собраны офицеры для получения последних указаний по перевозке ракет. Конечно, я слукавил. Все, кто привлекался к этой работе, были на местах и ждали команду на ее начало. Он отпустил меня, но велел после совещания прибыть к нему. Еще и еще мы проверяли себя в готовности, ждали назначенного времени. День медленно клонился к вечеру.

Через некоторое время А.У. Власкин передал, что генерал ждет меня в домике. Я нашел его уже в сильном подпитии, язык его изрядно заплетался. Он указал мне на стул и наполненный стакан. Я никогда не пил такими дозами, а сейчас я не мог даже прикоснуться губами. Я должен уйти от этого настойчивого гостя, время подходит для подачи команды.

Опять, как и в первый раз, я вынужден был говорить ему неправду: «Товарищ генерал, перед штабом выстроены офицеры. Разрешите мне отдать приказ, и я сразу же вернусь сюда». Клименко посмотрел на меня мутными глазами. Может быть, ему впервые встречается офицер, так ловко уворачивающийся от такого любезного приглашения, от чести принять стакан из рук высокого начальника.

Видя, что меня надо отпускать, генерал попытался включиться в наши заботы: «Товарищ подполковник, мне этих ракет за свою службу пришлось перевезти не одну сотню, я знаю, как это организовывать. Главное в этом деле не струсить. Я тебе приказываю выстроить офицеров штаба в две шеренги. Одну шеренгу поставь с одной стороны ракеты, другую - напротив. Мы с тобой будем идти сзади с пистолетами. Когда ракета качнется в какую-либо сторону и какая-нибудь сволочь попытается бежать - стреляй без предупреждения. Иди организовывай и, когда будешь готов, доложи».

Всю эту чушь он излагал серьезно, командирским голосом. Я не подавал вида и с такой же «серьезностью» слушал его. На выходе из домика я попросил А.И. Власкина безотлучно находиться с генералом, сделать так, чтобы он больше меня не беспокоил. Если надо, то пей с ним столько, сколько он потребует. Но Ф.В. Клименко, видимо, был в таком состоянии, что уже больше не беспокоил.

Ракеты были перевезены, о чем я доложил командиру дивизии генерал- майору Артюху М.Е. Ночь ушла на эту важную работу, но я знал, что отдохнуть мне не придется. Я ожидал вызова от Клименко, который по докладу офицера тыла, к началу работ вместе с Власкиным были в таком состоянии, что их пришлось тащить на кровати и укладывать, как тюки с соломой.

Вскоре, действительно, от Ф.В. Клименко последовал вызов. После моего доклада о завершении транспортировки ракет, он уточнил, выполнил ли я его указание. Значит все то, что он говорил ночью, был не бред пьяного, он верил, что таким способом наиболее надежно можно было выполнить эту работу. К своему удивлению, я услышал, что он меня отпускает, не приглашая за стол. Я облегченно вздохнул, ибо опасался повторения ночной оргии.

Власкину он потом сказал, что из этого подполковника хороший командир не выйдет, не быть ему генералом, уж больно он уходит от не такой уж частой возможности выпить с большим начальством.

Около трех дней Клименко оставался в полку, но так до своего отъезда и не вышел из домика. Я так и не узнал, что он докладывал командиру корпуса генералу Медведеву Д.А., но М.В. Артюх через несколько дней по телефону мне сказал, что Ф.В. Клименко остался доволен высокой организованностью и порядком в полку. Пусть это будет на совести генерала, который должен был оказать полку помощь, но которой так и не получили.

Я не в праве его винить. Немало было подобных руководителей. Страна медленно заползала в период так называемого застоя. Все больше высокие посты доставались тем, кто умел выпить и закусить со старшим, ублажить его. Я надеюсь еще сказать об этом, о той «незабываемой» встрече с генеральным секретарем ЦК КПСС, но это будет позже, когда я попал в центральный аппарат ракетных войск.

Хвост пьянства в армейской среде тянется еще со времен войны. Избавлялись в армии от алкоголиков и пьяниц, но они задерживались в высших эшелонах армейской власти.

Был в моей службе эпизод еще до учебы в военной академии. Служил я тогда в 73-й горнострелковой дивизии в должности командира роты. В те годы только некоторые младшие офицеры не были участниками войны. В среде офицеров процветало пьянство. Но особенно этим увлекались старшие чины. Редко можно было видеть в трезвом состоянии командира батальона подполковника Тарасова Ю.И. В свое время, когда вся дивизия вышла в летний лагерь в районе Новороссийска на так называемой Малой Земле, для строительства казарм в станице Славянской формировалась сборная рота. Командовать этой ротой было приказано мне как одному из требовательных офицеров полка. Так, по крайней мере, объясняли мне в штабе дивизии. Не понимая, что мне предлагают, я дал согласие. Роты нет, ее надо формировать. И вот только теперь я стал понимать, на что у меня вырвали согласие. С двумя чемоданами и женой я выехал в станицу, которая раскинулась на одном из рукавов реки Кубани. На западной ее окраине старый, еще с казачьих времен, военный городок. Трехэтажная казарма, небольшое здание клуба, две конюшни - вот собственно и все постройки в этом городке. Предстояло построить еще одну казарму и штабное помещение. Где размещать людей, где и чем их питать - эти и другие вопросы я должен был решать сам.

Может быть кому-то покажется смешным все то, что я считал для себя такой проблемой. Но в данном случае разницы для меня не было, снабжение полка, роты или одного солдата должно организовывать на законных, государственных началах. У меня таких начал не было, у меня не было аппарата снабжения, кроме одного старшины.

Но эти трудности отошли на задний план, как только начали прибывать солдаты. Я так и не мог узнать, по чьему указанию направлялись люди во вновь формируемую роту, но не без согласия штаба дивизии. Со всех частей дивизии отбирались самые недисциплинированные, это в лучшем случае, а в действительности те, кто совершил преступление, освобождались от следствия и отправлялись в эту, как бы штрафную роту. Обосновывалось это тем, что в полках, батальонах оздоравливалась обстановка, снижалось количество происшествий, в дивизии в целом улучшалась дисциплина.

Насколько это был опрометчивый шаг и результат поверхностной оценки, вскоре пришлось убедиться авторам такого решения.

В роту поступило до двухсот солдат из самых различных частей дивизии. Командиров взводов не было, сержантов не хватало. Уже через несколько дней произошло первое происшествие. В один из вечеров на танцевальной площадке в центре станицы произошла драка солдат с местными жителями. В драке кто-то пырнул ножом гражданского парня, вина пала на военных. В станице, кроме моей роты, военных не было, все пути вели к нам. Из Новороссийска прибыл военный прокурор. Вскоре преступник был найден, им оказался солдат роты Иван Кобицкий.

За первым происшествием потянулась череда новых. Рота была укомплектована солдатами многих национальностей, значительную группу составляли грузины. Им удалось сплотиться вокруг двух вожаков. Они расшатывали роту, отказывались выходить на работу, на физическую зарядку, вечернюю проверку. Это было похоже на тихий бунт. Вслед за ними начали «тусоваться» азербайджанцы, узбеки. В роте вспыхнули драки между солдатами разных национальностей. В одну из ночей был убит солдат грузин. Я жил в роте, спал не более двух-трех часов в сутки. Оружия в роте, кроме трех армейских ножей, не было, но в ход были пущены ломы, лопаты. Моя стрельба вверх из пистолета и помощь сержантов, прибывших со мною в роту, позволили приостановить дальнейшую эскалацию событий. После этой тяжелой ночи мне пришлось расселить солдат по разным помещениям, в каждом помещении безотлучно находились командиры взводов, которые к этому времени были присланы в роту. Грузины были разбросаны в разные подразделения роты, это несколько охладило их пыл и «ватажную» храбрость.

Среди солдат русских и украинцев драк было меньше, но процветали пьянки и самовольные отлучки. Пьянство среди солдат становилось настоящим бичом. Я был беспощаден к сержантам и вновь прибывшим офицерам, склонным к этому злу.

В роте были представители всех частей, поэтому в своей работе я постоянно обращался к авторитету командира дивизии, командиров полков. Но позже мне пришлось пожалеть об этом. Однажды, в один из летних дней, я вел роту строем на работу, навстречу выехала автомашина, которая резко остановилась перед строем. Из машины вышел командир дивизии генерал-майор Орлов П.Н. и командир местного полка полковник Федоров Н.И., герой Советского Союза. Для меня это было полной неожиданностью, меня никто не предупредил о прибытии такого высокого начальства. Потом я узнал, что это было чистой случайностью, в станице они были по личным вопросам и ротой не интересовались.

Когда я остановил роту и подал команду для рапорта, к своему ужасу увидел, что оба эти высокие военные чины были во невменяемом состоянии, они еле стояли на ногах. Единственную фразу заплетающимся языком он произнес перед ротой: «Полковник, займитесь этим капитаном».

Н.И. Федоров буквально по слогам произнес: «Слу-ша-юсь!» Я был вчистую посрамлен перед своими солдатами. Чины еле втиснулись в машину, а я остался наедине с солдатами, многие из которых по-своему радовались этой неожиданной встрече.

Так было тогда, увы, так остается и теперь.

Посещали наш гарнизон большие начальники редко и, видимо, неохотно, людей полка продолжали давить бытовые проблемы, решить которые могло только время. Но ждать никому не хотелось, годы идут, дети растут.

Но вернемся к нашему знакомому ракетчику, который так ловко оказал полку помощь в принятии первых межконтинентальных ракет и организации перевозки их на стартовые позиции.

Не пришлось больше мне встречаться с Ф.П. Клименко. Работая в штабе армии, в Смоленске, я слышал, что бесславно закончилась служба этого генерала в ракетных войсках. Не знаю, за какие заслуги он был переведен в центральный аппарат ракетных войск, в управление боевой подготовки.

Одним из бесспорных условий надежной боевой готовности полков, дивизий была подготовка людей. Нужно сказать, этому уделялось большое внимание с первых дней формирования соединений и частей ракетных войск. Кроме военных академий и значительного количества высших военных училищ, ракетчиков готовили во вновь созданных учебных центрах, на краткосрочных курсах, на заводах оборонной промышленности, связанных с выпуском продукции для ракетных войск.

На завершающем этапе подготовки полков, дивизионов для заступления на боевое дежурство их привлекали для проведения учебно-боевых пусков на полигонах. Полки, вооружаемые межконтинентальными ракетами такие пуски проводили на ракетном полигоне Байконур.

Вот для организации одного из таких учебно-боевых пусков на полигон был направлен генерал-майор Ф.П. Клименко с группой офицеров центрального аппарата.

Выполнив задачу, не знаю только с каким результатом, Ф.П. Клименко в сопровождении двух офицеров с секретными документами поездом выехал в Москву. В те годы ракетные войска своей авиации еще не имели, самолетами Аэрофлота перевозка секретных документов и приборов была запрещена.

Генерал и сопровождающие его офицеры, как и требовалось инструкцией, разместились в отдельном купе вагона. Как рассказывал потом один из этих офицеров, Клименко, как только разместились в вагоне, подробно проинструктировал о порядке перевозки секретных докумен тов по железной дороге, о действиях офицеров при угрозе нападения и прочее, прочее.

Чемодан с документами он приказал привязать брючным ремнем к руке одного офицера, и не отвязывать до конца дороги. Все бы ничего, но другого офицера он послал за спиртным. Вскоре все были в таком состоянии, что могли только спать. В одну из ночей офицер с чемоданом пошел в туалет, а так, как чемодан мешал ему, он его отвязал и оставил в туалете. Утром узнали о потере. Но документов так и не нашли. Позже они попали в руки КГБ и Клименко был уволен.

А проблемы в полку тем временем росли, и главными были - моральное состояние офицеров и быт людей.



загрузка...