Одной из важнейших особенностей развития современного мира является быстро прогрессирующая глобализация, затрагивающая самые разные аспекты нашей жизни – экономику, политику, культуру, безопасность, окружающую среду.
В наиболее общем виде глобализация может быть определена как совокупность современных явлений, процессов и структур, которую можно выразить во взаимосвязи, взаимопроникновении и взаимообусловленности самых различных компонентов современного мира и мирового сообщества. Иначе говоря, в современном мире создается такое единое целое, где любое локальное событие определяется событиями в других измерениях и масштабах и наоборот.
Несмотря на очевидную разноголосицу в трактовке глобализации, не в последнюю очередь, быть может, обусловленную беспрецедентной масштабностью и недостаточной изученностью этого феномена, никто вроде бы не оспаривает того, что она изначально нацелена на максимализацию экономического, научно-технического и культурного взаимодействия различных стран независимо от их цивилизационной принадлежности, уровня развития и местоположения. Взаимодействие, которое, по определению, несет в себе некое интегрирующее начало. Среди большинства исследователей, похоже, нет разногласий в том, что это взаимодействие в основе своей связано с научно-техническим прогрессом и неустанно им подпитывается. Одним из стержневых вопросов глобализации есть вопрос глобальной этики. Следует заметить, что стремление к глобальной этике отнюдь не безосновательно. Оно не является побочным продуктом нынешнего процесса глобализации. Это стремление всегда присутствовало в философских учениях. Большой вклад в разработку универсальной этики сделал Иммануил Кант [51].
Из более недавних философов и социальных мыслителей, посвятивших свои труды данной проблематике, назовем Карла Отто Апеля и Юргена Хабермаса [44, 15].
Социальная практика второй половины XX столетия показала с очевидностью, что современный научно-технический прогресс не только радикальным образом преобразует природу, общество, человека, но может внести непоправимые трагические последствия в развитие всей человеческой цивилизации. Об этом, в частности, свидетельствуют противоречивые оценки, которые даны современной философией перспективам развития науки и техники [39, 3]. Поскольку научные открытия всё чаще используются не только во благо, но и во вред человечества, не случайно, что в результате этого усиливается критика науки как института, порождающего неразрешимые трудности. Одновременно последние десятилетия – это годы бурного развития этики ответственности в науке.
Этика ответственности появилась не случайно, а как своеобразный итог развития философско-этической мысли XX века. Она пришла на смену этикам свободы и справедливости. Если в этике свободы поощряется своеволие индивида, этика справедливости настаивает на равных правах для всех, что, как свидетельствует XX столетие, не всегда является преградой на пути глобальных катастроф, то этика ответственности предлагает индивиду быть каким угодно, но таким, чтобы обеспечивать лучшее будущее.
Термин «ответственность» (от лат. Respondare – отвечать) конституциировался впервые в юриспруденции во второй половине XV столетия (имеется ввиду, что тот, кто виноват, должен держать ответ). До философского созревания данного термина было еще очень далеко. Лишь иногда указанный термин использовался в работах Девида Юма и Иммануила Канта. Первым, кто стал писать об ответственности, был, пожалуй, Фридрих Ницше. В 1887 году, находясь в расцвете своего философского таланта, он отчетливо представляет, по его выражению, длинную историю происхождения ответственности. Чтобы реализовать цепь воли, соединяющей «я хочу» и «я сделаю», нужна ответственность. «Что, однако, всё это предполагает? То именно, насколько должен был человек, дабы в такой мере распоряжаться будущим, научиться сперва необходимое от случайного отличать, развить каузальное мышление, видеть и предупреждать далекое как настоящее, с уверенностью устанавливать, что есть цель и что средство к ней, уметь вообще считать и подсчитывать, насколько должен был сам человек стать для этого, прежде всего, исчисляемым, регулярным, даже в собственном своем представлении, чтобы смочь наконец, как делает обещающий, ручаться за себя как за будущность. Гордая осведомленность об исключительной привилегии ответственности стала инстинктом, доминирующим инстинктом … человек называет его своей совестью» [86, 440–441]. Ницше явно понимал, что сам феномен ответственности мог стать значимым лишь в научную эпоху, вместе с появлением исчисляемого, как он выражался, человека. Это также означает, что этика ответственности наиболее органично коррелируется с учёностью человека. При анализе проблемы ответственности применительно к науке приходится различать ее интерналистские (внутренние) и экстерналистские (внешние) аспекты. Поскольку проблема, поднятая нами, касается ответственности ученых и науки за результаты своей деятельности, обратимся к экстерналистским аспектам данной проблемы.
Общеизвестно, что поиски знаний текут в самых различных направлениях, образуя междисциплинарную сеть соотносительности наук. Наука развивается сложными путями. В ней, в частности, дифференциация знаний на различные дисциплины сочетается, дополняется и чередуется с процессами их интеграции. Это вызвано, с одной стороны, тем, что человечество столкнулось с глобальными проблемами, которые требуют комплексного подхода и могут быть решены только объединенными усилиями представителей разных областей знания. С другой стороны, в связи с новейшими достижениями меняются многие привычные представления о соотношении природы и общества, знаний и ценностей, естественных и гуманитарных наук, о роли технологий в широком значении этого слова, меняются сама картина мира, структура теоретических представлений о нём.
С точки зрения дисциплинарной структуры науки можно указать на некие универсальные стандарты. Например, американский социолог И. Уоллерстайн, который одно время был президентом Всемирной социологической ассоциации, обосновал то положение, что традиционное разделение наук на экономику, политику и социологию (вероятно Уоллерстайн имел в виду общественные науки) есть модель классического анберализма, которому эти сферы кажутся независимыми друг от друга. В то же время более адекватным сегодняшнему положению дел является междисциплинарный, проблемный подход [134, 13].
О соотносительности знаний свидетельствуют и названия так называемых пограничных наук: математическая физика, математическая биология, физическая химия, биофизика, социальная психология и т. д.
Хорошо известно, что, например, математика широко используется во всех науках. Менее известно, что при этом математика сама видоизменяется, в частности, под влиянием новых задач, которые ставятся перед ней. Одновременно, междисциплинарные связи наращивают вес прагматического, а вместе с ним и этического компонента науки. Происходит это не случайно, а в полном соответствии с природой человека и общества, обеспокоенным, в первую очередь, не чем иным, как своей собственной судьбой. Общество как целое стремится, прежде всего, обеспечить своё будущее, а это означает, что оно выступает в качестве этического субъекта глобального масштаба и подчиняет в этой связи науку и технику. Междисциплинарные связи усиливают этический потенциал и этическую активность всех наук, в их огне сгорает мнимая этическая индифферентность любой науки.
Итак, наука не только не нейтральна в этическом плане, но, наоборот, чрезвычайно активна. В условиях глобализации проблем, вызванных научными открытиями (оружие массового поражения, экологические катастрофы, эксперименты с геномом человека и т. д.), перед учёными встают во весь рост и в новом звучании извечные вопросы о связи истины и человеческих ценностей, соотношении целей научного творчества и смысла человеческого бытия. Если в прошлом игнорирование подобных проблем могло обернуться лишь обессмысливанием научной деятельности и не иметь более серьезных социальных последствий, то с гигантским ростом научного знания, превращением его в реальную силу общественной жизни речь может идти о тупиковом пути развития всей человеческой цивилизации.
Наука способна обеспечить любую целесообразную деятельность человека, поскольку сама является ее наиболее универсальным видом. В то же время наука является творческой деятельностью, и, стало быть, её целевые ориентации несут определенное аксиологическое содержание. И весь вопрос состоит в том. Соответствуют ли эти ориентации науки интересам целостного развития человека и общества или, если такого соответствия нет, следует выяснить, каким социальным целям служит наука сегодня, определить, насколько они являются общезначимыми для социума в целом.
Итак, целевая ориентация науки, ее своеобразная интенция как определенного вида духовной деятельности и социального института определяется внутренними общественными отношениями в целом. Вопрос – для чего построена та или иная научная теория, каким общественным (помимо чисто теоретико-познавательных) интересам она объективно служит – был правомерен для всех эпох, для любого этапа развития научного знания в силу того, что реальная история науки представляет собой развитие в контексте тех или иных социально – экономических отношений. Никогда, очевидно, человечество не знало «чистой» науки, и “этос” науки всегда питался живительными соками эпохи. Термин “этос” науки следует понимать в значении, предложенном
Р. Мертоном в работе «Социология науки. Теоретическое и эмпирическое исследование». Здесь это понятие толкуется как совокупность ценностей и норм, которые интернализуются и становятся обязательными для деятелей научного производства [39, 112].
Для понимания субъективно-личностного аспекта развития науки необходимо ввести понятие ценностной ориентации науки. Правомерность постановки вопроса о ценностной ориентации науки обусловливается в основном тем фактом, что познание реально не существует в чистом виде, всегда взаимодействуя с определенными эстетическими, нравственными и т. п. установками. Это обстоятельство достаточно отчетливо осознавалось мыслителями Нового времени – Ф. Бэконом, Р. Декартом, Г. Галилеем, Б. Спинозой и другими. Так, например, еще Ф. Бэкон в своих «Афоризмах об истолковании природы и царства человека» писал, что разум человеческий «не сухой свет, его окропляют воля и страсти, а это в науке порождает желательное каждому. Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает» [15, 22].
В современную эпоху, эпоху научно-технической революции, наблюдается качественное изменение характера основных противоречий, немаловажную роль среди которых играют противоречия между техникой и природой, техникой и социальной средой. В методологическом отношении появляется необходимость анализа более общих систем: «техника – общество», «техника – природа», «наука – общество», то есть выхода за рамки собственно технологических отношений системы «человек – наука». Иначе говоря, возникает настоятельная необходимость изучения науки в контексте глобальных проблем современности, в контексте общечеловеческих ценностей. Положение науки в условиях НТР всё более занимает умы самих ученых. Наивно – романтические иллюзии по поводу непогрешимости, всесилия науки в решении всех противоречий действительности развеялись со взрывом атомных бомб на Японских островах, обратившись острыми вопросами: «Всегда ли наука способна обеспечить благо человечества?», «Компетентна ли наука в определении целей общественного развития, смысла человеческого бытия или же плоскость решения этих проблем выносится за ее пределы, в другие сферы духовной деятельности?». Попытка осмысления этих проблем предпринималась западными философами еще в первой половине XX столетия. Например, К. Ясперс, один из теоретиков экзистенциализма, выделял следующие признаки современной формы научного знания: универсальность в предметах исследования; принципиальную незавершенность познания; всесторонность в выяснении связей и отношений; постоянную ревизию методологических оснований, носящую радикальный характер; свободу в развитии знаний (возможен любой вопрос касательно любого факта явления или процесса) [39, 118]. Вместе с тем в развитии науки, по его мнению, постоянно присутствует «трагический» мотив: современная наука одухотворена идеей бесконечного научного прогресса, что делает ее «бездушной». Так как если конечная цель познания не достигается, то занятие наукой становится бессмысленной игрой, познанием исключительно ради познания.
Следует заметить, что для науки ХХ столетия оказались характерны не только бурные успехи в приросте знания и его практической реализации, но и мучительные поиски определения деятельной ценности ее результатов для человека и общества, своеобразная ревизия ее социального статуса и реального вклада в общественный прогресс. Как писал
Дж. Бернал, долгое время «наука была одновременно и благороднейшим цветком человеческого разума, и наиболее многообещающим источником материального благосостояния». Но события последних двадцати лет не только создали различные взгляды на науку в кругах широкой общественности, они глубоко изменили отношение самих ученых к науке и даже вошли в плоть научной мысли [3, 116–117].
Итак, современная наука не только не нейтральна в этическом плане, но, наоборот, чрезвычайно активна. Разумеется, эту активность приходится как-то направлять и контролировать. В этом плане есть смысл прислушаться к мнению известного немецкого физика и философа Карла фон Вайцзеккера, который, подводя итог своему жизненному пути, пришел к окончательному выводу: «Наука ответственна за свои последствия» [52, 307]. По крайней мере, тезис Вайцзеккера на первый взгляд кажется несколько декларативным. Ведь понятно, что ни один ученый не может в полной мере предвидеть все последствия своих открытий. Так, изобретатели лазера вряд ли могли представить, как он будет использоваться, в том числе в военной области и в медицине. Однако в свете дополнительных обстоятельств, на которые мы укажем позже, тезис Вайцзеккера представляется весьма уместным. Ответственность за последствия, вызванные наукой, несет не только отдельный ученый, но и сообщество ученых в целом. К тому же, согласно Вайцзеккеру, узаконенную ответственность за использование науки несут не только те, кто ее действительно использует. В глобальном смысле ученые ответственны за свои действия в моральном, а не легальном, узаконенном плане. Отсутствие юридической ответственности, следовательно, не освобождает ученых от ответственности моральной.
Характер научной деятельности вынуждает ученых занять определенную этическую позицию. В идеале здесь речь идет о сознательном следовании принципам этики ответственности, которой нет альтернативы.
Обращение крупнейших ученых современности к осмыслению социально-нравственных оснований своей деятельности, к проблемам социальной ответственности ученого в обществе стимулируется, с одной стороны, осознанием возрастающего воздействия науки на социальную жизнь как результата сокращения дистанции между научным открытием и его технологическим внедрением, а с другой – осознанием возможности применения науки вопреки общенациональным, общечеловеческим целям и ценностям.
Необходимо отметить, что вплоть до начала ХХ столетия со стороны ученых, как правило, отсутствовал устойчивый интерес к переосмыслению проблем соотношения науки и ценностей, ее социального статуса либо их рассмотрение носило по большей части абстрактно-гуманистический характер. При этом не подвергалась сомнению оптимистическая уверенность в том, что наука (в особенности фундаментальная) представляет собой всеобщее благо в любой социальной ситуации и способна предложить универсальные рецепты для разрешения любых проблем. На данном этапе ее развития (конец XIX – начало ХХ столетия) философские основания научного поиска характеризовались идеей суверенности познающего разума, способного открывать истину бытия, и неизменности основных средств и процедур познавательной деятельности, обеспечивающих построение абсолютно истинной картины природы. Эти принципы были присущи классическому естествознанию в целом и являлись существенным фактором формирования его нормативных структур и картин реальности. Для подтверждения данного тезиса можно привести слова Т. Лапласа, утверждавшего, что «ум, которому были бы известны для какого-либо данного момента все силы, одушевляющие природу, и относительное положение всех ее составных частей, если бы вдобавок он оказался достаточно обширным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движение величайших тел Вселенной наравне с движением легчайших атомов: не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверным, и будущее так же, как и прошедшее, предстало бы перед его взором [24, 10]. Из этого положения вытекали два важнейших следствия: во-первых, законы природной и социальной гармонии совпадают и, значит, их можно охватить непротиворечивым образом единой научной мыслью; во-вторых, фундаментальные смыслы (и ценности) научного творчества и социального бытия соответствуют друг другу, и поэтому отпадает необходимость в специальной рефлексии социального статуса науки, ее социальной оценки. Именно последнее обстоятельство прочно и надолго вошло в сознание ученых и стало одной из главных норм научной деятельности. Поэтому если ценностная проблематика и попадала в сферу познавательного интереса, то в основном в гносеологическом плане (как соотносится истина и ценность в познавательном процессе, каков может быть эвристический потенциал моральных или эстетических установок ученого в достижении истинных результатов). В этом отношении показательными могут быть суждения одного из выдающихся учёных и мыслителей конца XIX– начала ХХ столетия А. Пуанкаре, который считал поиск истины единственной достойной целью познания. Если даже ставить перед наукой задачу избавления человечества от материальных забот, – утверждал он, – то лишь во имя того, чтобы приобщить его к прекрасному таинству исследования и созерцания истины [103, 155]. По мнению А. Пуанкаре, научное и нравственное освоения действительности не могут противоречить друг другу, так как у них «свои собственные области, которые соприкасаются, … но не проникают друг в друга – мораль определяет цели, наука же предоставляет средства их достижения» [103, 156]. Конечно, такая позиция может быть и справедлива применительно к сфере должного, но с точки зрения реальной действительности она кажется малоубедительной. Развитие социальной практики и науки оказалось намного сложней: цели часто оборачивались средствами и наоборот, причем не только моральные, но вообще высшие цели человечества могли приноситься в жертву более частным, порой чуждым общественному прогрессу.
Отстраненность ученых от социальной оценки практических результатов научного познания, видимо представляла собой некую тенденцию, характерную для конца XIX – начала XX столетия. Объяснить это можно тем, что, во-первых, на рубеже столетий разразился кризис в естествознании, заставлявший ученых направлять все свои усилия на решение в первую очередь методологических, а не социальных проблем науки и, во-вторых, тем, что связь науки и практики еще не была столь очевидной и угрожающей, какой она стала уже в 20-х годах XX столетия. Помимо этого в формировании установки на ценностную нейтральность науки сыграл свою роль и фактор ее профессионализации, ограничивающий научный поиск узкими рамками той или иной дисциплины и стимулировавший резкое разграничение нормативных и собственно научных суждений: высказывание последних только и было «законным» для ученого, считавшегося поставщиком сугубо объективного знания. Эта тенденция была значительно усилена философскими установками позитивизма, оформившегося в самостоятельную философскую доктрину еще в 30-х годах XIX столетия и стремившегося к исключению всех «метафизических проблем» из контекста научного знания.
Моральный климат, сложившийся в науке того времени, очень точно передал английский ученый Ч. Сноу. Он писал: «Сейчас даже трудно себе представить, в какой моральной атмосфере протекала тогда работа молодых кембриджских учёных. Больше всего мы гордились тем, что наша научная деятельность ни при каких мыслимых обстоятельствах не может иметь практического смысла. Чем громче это удавалось провозгласить, тем величественнее мы держались» [122, 42–43]. Даже такие крупные ученые, как Э. Резерфорд и Н. Бор, не увидели возможности антигуманного применения научных результатов. В частности, они не верили в быструю практическую осуществимость проекта по освобождению атомной энергии [9, 201].
Надо отметить, что и А. Эйнштейн вначале придерживался идеи о том, что наука должна быть вне морали. В 1932 году, отвечая на вопрос ирландского писателя Мэрфи, он в довольно резкой форме дал характеристику соотношения этики и науки. Здесь для лучшего понимания рассуждений Эйнштейна целесообразно ввести нумерацию аргументов.
«1. Практическая философия означала бы философию поведения.
Я не считаю, что наука может учить людей морали. Я не верю, что философию морали вообще можно построить на научной основе. Например, Вы не могли бы научить людей, чтобы те завтра пошли бы на смерть, отстаивая научную истину. Наука не имеет такой власти над человеческим духом.
Всякая же попытка свести этику к научным формулам неизбежно обречена на неудачу. В этом я полностью убежден.
Содержание научной теории само по себе не создает моральной основы поведения личности» [145, 165].
Как видим, ранний Эйнштейн вначале противопоставлял мораль (этику) науке. Но через 18 лет его суждения были уже не столь резки. Процитируем вновь аргументы Эйнштейна, используя на этот раз круглые скобки.
«(1) Если мы условимся считать некоторые этические утверждения фундаментальными, то остальные утверждения можно будет вывести из них, если исходные предпосылки сформулировать с достаточной точностью. Подобные этические предпосылки играют в этике такую же роль, какую в математике играют аксиомы.
(2) Мы знаем, что между этическими аксиомами и научными аксиомами не существует особого различия. Истина – это то, что выдерживает проверку опытом» [145, 322–323].
Таким образом, в аргументах (1) и (2) наука и этика не противопоставляются, а, наоборот, сближаются, сравнивая аргумент 3 с аргументами (1) и (2), мы видим, что их трудно согласовать друг с другом. Если между этическими и научными аксиомами нет особой разницы, то тем самым тезис 3 о несводимости этики к научным формулировкам теряет свою убедительность.
В 1951 году Эйнштейн в письме к М. Соловину разъясняет свою позицию (номера аргументов теперь дополним штрихами).
1` То, что мы называем наукой, преследует одну – единственную цель: установление того, что существует на самом деле.
2 Определение того, что должно быть, представляет собой задачу, в известной степени независимую от первой; если действовать последовательно, то вторая цель вообще не достижима.
3 Наука может лишь устанавливать логическую взаимосвязь между моральными сентенциями и давать средства для достижения моральных целей, однако само обоснование цели находится вне науки. По крайней мере, это мое мнение» [145, 564–565].
Как видим, ранний Эйнштейн резко противопоставляет науку и мораль (этику), аргументы 1–4. Поздний Эйнштейн отчасти склонен не выводить этику за пределы науки, аргументы (1) и (2). Но сомнения не покидают его. В аргументе 1` задача науки сужается до требования установить то, что существует на самом деле. Но как понимать это «что существует на самом деле? Существуют люди с их намерениями, предпочтениями, программами. Разве наука не изучает, что может быть и какими средствами достижимо потребное будущее. Но будущее не вместить в рамки формулы, что существует на самом деле». В аргументе 2` Эйнштейн вполне справедливо отмечает независимость задач по определению того, что есть, и того, что должно быть.
На наш взгляд, Эйнштейн здесь близок к различению гипотетико-дедуктивных и прагматических наук, хотя решающего шага к такому различию он и не делает, вероятно, из-за двух отмечаемых им оснований: нельзя указывать, что должно быть, аргумент 2`, и дать в науке обоснование целей, аргумент 3`. Несколько старомодно Эйнштейн обращается к этике с абсолютным требованием, что должно быть. Но этику как науку отнюдь не обязательно редуцировать именно к этому требованию. Этика ведет поиск ответов на вопросы следующего порядка: что может быть? Что я должен делать, чтобы достигнуть возможного?
В целом же, подводя итог нашего краткого аналитического обзора отношения А. Эйнштейна к этической стороне научной деятельности, надо заметить, что, по его мнению, моральные качества выдающейся личности порой имеют большее значение для судеб цивилизации, чем ее чисто интеллектуальные достижения. Чрезмерные претензии естествознания и точных наук на достижение абсолютной истины во всех сферах бытия, по мнению Эйнштейна, ограничиваются моральными принципами и целями научной деятельности. Ведь наука сама по себе стремится только установить то, что существует на самом деле, то есть сущее, а не должное, и поэтому «само указание цели находится вне науки» [145, 565].
Подобные мотивы духовных изысканий отчетливо просматриваются в творчестве одного из крупнейших физиков-теоретиков XX столетия В. Гейзенберга. Размышляя над особенностями современного научно-технического прогресса, он пришел к выводу, что человек своей активностью создал парадоксальную ситуацию в познании и практике. Если в прошлом (XVIII–начало XIX в.) техника, основанная на классическом естествознании, была продолжением естественных органов человека и в силу этого обозримой и понятной человеку как с точки зрения опредмечиваемых в ней целей, так и ожидаемых от нее практических результатов и выражала безусловный прогресс в освоении природы, то в настоящее время с усложнением технических систем теряется однозначное соответствие между целями, средствами и результатами, техника может порождать следствия, которых никто не ожидал [33, 298–300]. И, более того, когда техника становится средством в борьбе враждующих социальных групп, возникают серьезные опасения за судьбы человеческой цивилизации. «Вероятно, недалеко то время, – писал Гейзенберг, – когда в процессы развития техники будет полностью вовлечена и биология … опасность превзойдет тогда все, чем грозит даже атомное оружие» [33, 313].
Надо сказать, что великий ученый оказался прав. Расширение научной деятельности, особенно в период, названный глобализацией, привело к тому, что человек повсюду имеет дело не с естественной природой, а с искусственно созданным миром. Наглядно эта ситуация проявляется в современном естествознании, которое в отличие от классического имеет дело не с природным объектом самим по себе, а с соотношением человека к миру, природа исследуется постольку, поскольку она подлежит человеческому вопрошанию [5, 301]. Вместе с тем могущество современной науки, неоднозначные возможности практического использования научных результатов подвели ее к опасному рубежу, когда жизнь и смерть всего человечества могут зависеть от небольшой группы людей. Поэтому ученый должен, особенно в кризисных ситуациях, делать моральный выбор. «Право ученого вести научные исследования по своему усмотрению вовсе не абсолютно, поскольку это право подвержено различным прямым и косвенным ограничениям со стороны общества, в большинстве случаев направленных на то, чтобы поставить под свой контроль не столько сами открытия, сколько их использование», – отмечал американский химик Р. Рутман [39, 130].
Как видим, перед современным ученым во весь рост встают извечные вопросы о связи истины и человеческих ценностей, соотношении целей научного творчества и смысла человеческого бытия, обойти которые в сложной и драматической динамике атомного века просто невозможно.
В. Гейзенберг еще в августе 1946 года, выступая перед студентами Геттингенского университета, говорил, что некритическое отношение к вопросу «кому и для каких целей служит научное знание?» может привести ученого в положение, которое Шиллер выразил в таких словах: «Горе тем, кто дарит небесный факел слепым: он им не светит, но может только сжечь и испепелить города и страны» [33, 30].
Таким образом, «самосознание науки», начиная особенно со второй половины ХХ столетия, характеризуется переориентацией в сторону гуманистических ценностей. Все большее число ученых приходит к убеждению в том, что наука должна служить обществу, осуществлять свою цивилизаторскую миссию по отношению ко всему человечеству. При этом если ранее поиски оснований гуманистических ценностей ограничивались сферой «природной гармонии», как правило, в отрыве от социального контекста развития самой науки и поэтому носили достаточно абстрактный характер, то в настоящее время эти искания все более «заземляются» и прямо связываются с необходимостью принятия во внимание той моральной ответственности, которая возлагается на современного ученого за результаты его деятельности. Время «стратегии проб и ошибок», которой наука руководствовалась длительное время, ушло в прошлое. Как подчеркивает В. Лукьянец, в контексте мегаколлайдерного взаимодействия человека с миром сверхвысоких энергий такая стратегия превращается в аналог игры под названием «русская рулетка». Участнику этой игры предоставляется право экзистенциального выбора, то есть подчинение «его величеству случаю» [75, 6].
Новое же понимание целей и задач науки изменяет не только отношение к результатам и способам их получения, но заставляет ученых обращаться к философским вопросам, касающимся самых глубинных основ бытия. «В поисках параллели к вытекающему из атомной физики уроку об ограниченной применимости обычных идеализаций, – писал Н. Бор, – мы должны обратиться к совсем другим областям науки, например, к психологии, или даже к особого рода философским проблемам; это те проблемы, с которыми столкнулись уже такие мыслители, как Будда и Лао Цзы, когда пытались согласовать наше положение как зрителей и как действующих лиц в великой драме существования» [10, 35].
Следует отметить, что современная философия, по определению самих философов, переживает своеобразный кризис. Ставится даже вопрос о необходимости разработки новой формы философии [27, 160–165]. Так, по мнению болгарского философа Петко Ганчева, становление пластов и уровней новой глобальной культуры происходило за счет слома региональных и национальных культур. В результате этого духовная культура современной цивилизации не нашла концептуального ядра принципов, методов и ценностей, которые могли бы конституировать всю систему культуры и цивилизации в условиях глобальных проблем, вызовов и угроз. Этим ядром и должна стать новая форма философии [27, 164]. Стержнем, или осью, этой формы будет «прагматический, социально-культурный и гуманитарный аспект и уровень анализа», включающий подходы, принципы и категориальный аппарат, преобразующий философию в глобальную моральную теорию [27, 164].
Особую актуальность связь моральных принципов с конкретными науками приобрела на рубеже ХХ–ХХI вв. Научные открытия в области физики, химии, биологии заставили вновь заговорить о профессиональной этике и ответственности ученых. Надо сказать, что обсуждение в рамках самих конкретных наук социальных и этических вопросов стало характерной чертой постнеоклассической науки. Ни у кого не вызывает сомнение то, что современная наука обладает поистине жюль-верновским футурологическим потенциалом. Ученые считают, поскольку человек занимает в порядке природы особо выделенную в ней позицию, поскольку только он познает природу, то и может, используя свои познания, успешно манипулировать природными частями и предметами, приспосабливая их к своим целям. При опоре на современные технологии человек начинает мнить себя Космиургом, строителем мира, который он может перекраивать на разные лады в соответствии со своими потребностями. Но человек сам является частью природы и не может заменить ее полностью искусственной средой, хотя и небезуспешно пытается сделать это. В результате природа мстит ему учащающимися катастрофами, глобальными изменениями климата и другими необратимыми явлениями, подрывающими саму основу его существования как вида. Мы уже много знаем о том, к каким последствиям приводят открытия в области ядерной физики, но еще не представляем, каким образом отразятся на нашей жизни внедрение в практику нанотехнологий, эксперименты с человеческими генами и т. д.
Например, применение нанотехнологий наряду с обещаниями радужных перспектив для человечества может иметь негативные последствия. В проведенном Бюро по социальной оценке техники при германском бундестаге экспертном исследовании были рассмотрены не только научно – технические, но и этические и социальные аспекты. В частности, в нем отмечалась опасность проникновения трудно регистрируемых наночастиц в легкие или даже через клеточные мембраны. Возможными местами осаждения наночастиц в человеческом организме являются носовая полость, трахея, бронхи, легкие и т. д. Некоторые ученые считают, что проникшие в человеческий организм наночастицы могут повлиять даже на нейтронные процессы головного мозга [37, 35]. Пути распространения наночастиц и наноматериалов, полученных в результате имеющихся или возможных приложений нанотехнологий и попадания их в человеческий организм, – это работа на соответствующих предприятиях или потребление воды, осадки и продукты питания. Все это выводит наноэтику на первый план не только этических, но и вообще самых разнообразных, в том числе и специально научных дискуссий в области нанотехнауки. Каковы условия реализации наноэтики? Философы считают, что это, во–первых, наличие научно-инженерного сообщества, гарантирующего моральную ответственность в сфере профессиональной деятельности; во-вторых, развитие сознания (самосознания) ученых и инженеров, что достигается через систему образования; в-третьих, существование социальных структур, которые бы обеспечивали условия для моральной ориентации ученых и инженеров [37, 37].
Начало ХХI века наряду с наноэтикой поставило на повестку дня проблему возможности угрозы человеческому бытию, которую может породить грядущая практика экспериментирования, в ходе которой человек по своей воле будет искусственно воспроизводить в земных лабораториях физические процессы, ответственные за такие события галактического масштаба, как взрывы сверхновых, нейтронных и кварковых звезд, сверхмощные гамма-всплески, возникновение черных дыр. Ученые считают, что в ХХI веке. кваркотехнологии будут играть в практике преобразования субъядерного мира такую же роль, какую ныне в преобразовании мира живой материи играют генно- инженерные сверхтехнологии [75, 4]. Научно-технологическая практика, ориентированная на овладение кладовой сверхвысоких энергий, неудержима. Поставив под человеческий контроль ядерные процессы, бушующие в недрах обычных звезд, эта практика устремилась в мир процессов, энергия которых фантастически превосходит энергию, высвобождаемую при взрыве термоядерных бомб. Коллективный субъект этой практики усматривает ее философский смысл в обретении власти над миром сверхвысоких энергий, бушующих на самых глубинных уровнях фундаментальной структуры материи. «Большой взрыв», который положил начало глобальной эволюции нашей Вселенной, символизирует энергетический горизонт, к которому мчит нас сегодня практика создания и использования все более мощных мегаколлайдеров. Мегаколлайдерный прорыв в область кварк-лептонной физики, несомненно, является поступком сообщества физиков - мегаколлайдерщиков. Безусловно, данный эксперимент будет способствовать дальнейшей разгадке тайн возникновения и эволюции вселенной. Однако морально-этический смысл этого эксперимента еще не ясен, поэтому нетрудно понять, что запуск Большого адронного коллайдера возлагает на физиков- мегаколлайдерщиков гигантскую морально-этическую ответственность за судьбу планеты Земля со всей ее флорой и фауной. Поэтому, по мнению В. С. Лукьянца, чрезвычайно актуальными становятся такие морально-этические вопросы:
Не окажутся ли трагичными и долговременными последствия практики применения кварко-технологий для человека? Что означает грядущий прогресс этой практики для нашей планеты со всей ее флорой и фауной?
Не обречет ли практика применения кварко-технологий нашу планету на участь Атлантиды? [75, 45]Как видим, и в XXI веке перед учеными встают во весь рост извечные вопросы о связи истины и человеческих ценностей, соотношении целей научного творчества и смысла человеческого бытия. И надо сказать, что проблема морально- этического изменения практики экспериментирования над миром сверхвысоких технологий тревожит сегодня не только гуманитариев, но и самих творцов естествознания. И первые, и вторые осознают, что революция в области субъядерной физики кардинально изменяет традиционное представление о положении человеческого бытия и глобальной эволюции Вселенной. Стремительно ускоряющийся прогресс субъядерной физики, углубляющий нестабильность, неопределенность, не- гарантированность человеческого бытия, возлагает на физиков - ядерщиков гигантскую ответственность, что не может не тревожить их. Общее представление о нарастающих тревогах эпохи мегаколлайдерной революции можно получить, познакомившись с выводами комиссии, организованной руководством Центрально-европейского научного центра в составе шести ученых из Великобритании, Германии, Дании, Франции и Швейцарии специально для прояснения потенциальных опасностей, которые может породить практика экспериментирования на Большом адронном коллайдере [75, 6]. Гуманитарии XXI века все отчетливее осознают, что эксперименты на суперускорителях – это эксперименты не только над миром обычной физической материи. Такие эксперименты одновременно являются экспериментами над социокосмосом во всей его тотальности и диахронии. Имеет ли сообщество физиков-мегаколлайдерщиков право на такие эксперименты? Рисковать или нет жизнью всех землян – это морально-этическая проблема, которую должны обсуждать абсолютно все граждане планетарного общества, а не только сообщество экспертов.
Современные реальности обуславливают органическое единство таких разных феноменов, как биология и этика. Потребность в познании тайн живой природы, которая реализуется в биологической науке, заложена в самой природе человека. Инстинкт выживания, самосохранения как индивидуума, так и вида, стремление к здоровому и благополучному существованию направляют действия исследователей при проведении медицинских и биологических экспериментов. Для решения этих проблем человек должен постоянно обращаться к опытам не только на животных, но и экспериментировать с человеческим материалом. Без этого были бы невозможны открытия в области генетики, биохимии, нормальной и патологической физиологии, фармакологии, токсикологии, гигиены и других отраслей науки. Еще раньше Пастер, Бернар, Мажанди, Сеченов, Павлов, Кенон, Прочанин не сделали бы своих открытий, давших мощный толчок для развития современной биологии и медицины. В XX столетии подобные исследования приобрели огромные масштабы. А сегодня для научных целей, тестирования и обучения в мире ежегодно используется около десяти миллионов позвоночных [111, 30]. Кроме того, успехи наук медико-биологического комплекса, полученные на рубеже XX–XXI веков, породили множество новых проблем морального характера. Дошло до того, что человек начал распространять свой контроль на собственную эволюцию и стремится не просто поддерживать себя, но и совершенствовать и укреплять свою природу, опираясь на собственное понимание путей и способов достижения этих целей. Трансплантация органов животных человеку, пластические операции, манипулирование со стволовыми клетками, попытки вмешаться в генетический код – вот далеко не полный перечень действий, обусловливающий актуальность соблюдения норм биоэтики.
Термин «биоэтика» получил распространение в науке после выхода в свет книги В. Р. Поттера «Биоэтика – мост в будущее» [62, 19]. Появление данного научного направления явилось своеобразной реакцией на технологические и социально- политические «вызовы» в сфере медицины и биологии. Практическая деятельность трансплантологов, реаниматологов, психиатров, биотехнологов значительно повысила возможности влияния на человеческий организм. Поэтому в современных условиях наряду со специальными знаниями в области медицины и биологии большое значение приобретают нормы и требования, предъявляемые к медработнику.
Следует заметить, что традиции, обычаи, нормы и правила, регулирующие профессиональные действия врача, берут свое начало со времен Гиппократа. Сформированные естественным путем, они записывались в кодексы, а некоторые из них приобрели правовой статус. Медицинская профессия не может обойтись без определения профессиональных обязанностей. Но этого еще недостаточно. Необходимо критически подходить к существующим кодексам и нормам. К тому же наука не стоит на месте, время от времени «подбрасывая» материал для размышления относительно этичности применения все новых и новых медико-биологических технологий. Сначала это были споры относительно моральности пересадки органов от человека к человеку. Этические вопросы трансплантологии были связаны с моральным конфликтом между уважением к телу умершего, с одной стороны, и врачебным долгом перед людьми, нуждающимися в пересадке органов, с другой. Известный американский хирург Томас Старцл, сделавший не один десяток операций по пересадке органов, в своей книге «Люди, собранные из кусочков. Мемуары хирурга-трансплантолога» пишет: «Начиная с 50-х годов, я проделал тысячи операций и, каждый раз занося скальпель, испытывал внутреннее мучение оттого, что предстояло столь грубо вторгнуться в человеческое тело» [25, 43].
Современная медицина – это не только искусство врачевания, но и наука с развитой экспериментальной базой. Она не может обойтись без массовой практики клинических исследований. Поэтому этика клинических экспериментов в последнее время также приобретает большую актуальность. С одной стороны, использование новых лекарств может способствовать исцелению пациента, принимающего участие в эксперименте. Общеизвестны позитивные результаты клинических экспериментов, когда участвующие в них люди излечились или улучшили свое состояние, с другой стороны, как это часто бывает, целью подобных исследований не есть благосостояние больных, которые участвуют в эксперименте. В лучшем случае клинический эксперимент направлен на развитие медицинской науки, в худшем – на коммерческие интересы фармацевтических фирм.
Таким образом, биологическая этика сегодня становится важным компонентом этико-духовных оснований человеческой цивилизации. Ее проблемы отличаются беспрецедентной сложностью и неоднозначностью, что требует от исследователя проявления высокого уровня профессионализма, развитого чувства меры и такта, большой ответственности. Если проанализировать только медико-биологический срез биоэтики, то можно сделать вывод, что даже в прикладном аспекте она затрагивает проблемы общечеловеческого значения. Речь идет здесь о таких фундаментальных категориях, как жизнь и смерть, сущее и должное, природное и социальное. Как должен поступать ученый, чтобы иметь основания считать себя добропорядочным? В данном случае поднимается проблема границ регулятивной функции биоэтики, обуславливающая, – по определению Н. Киселева, – необходимость выбора: ограничиться контролем, запретами, кодексами и императивами или настраиваться на сложную и разнообразную работу, направленную на обеспечение поддержки и развития моральных принципов исследования? [62, 22]
К числу проблем морально-этического плана, так или иначе затрагивающих современную науку, следует отнести и проблему соблюдения этических норм при разработке и использовании компьютерных систем. Дискуссии по этим вопросам начались еще в 70-х годах ХХ столетия. Первоначально этические аспекты компьютеризации были в сфере интересов профессиональных философов. Но в дальнейшем значительную роль в становлении компьютерной этики сыграли ученые и инженеры, занятые разработкой и применением компьютеров. Так Дж. Вайценбаум – ученый, известный своими работами в области искусственного интеллекта, предпринял попытку привлечь внимание к вопросам регуляции технического прогресса, касающимся, прежде всего, этически допустимых пределов применения компьютеров и уподобления человека машине. В 1976 году вышла в свет его книга «Власть компьютера и человеческий разум». В его книге повествуется о создании некой системы «Элиза», не «начиненной» медицинскими знаниями, однако успешно имитировавшей поведение психиатра, якобы беседующего с пациентом. Вайценбаум, подводя итог своему рассказу, приходит к такому выводу: замена врача компьютером была бы аморальной, по его мнению, никто не обладает правом доверить машине принятие решений в тех сферах, которые связаны с межличностными отношениями. Современная вычислительная техника, безусловно, обладает большими возможностями. Но это не должно отвлекать внимание от возможных негативных последствий ее применения. И помнить об этом надо не только простым пользователям компьютерных сетей, но и тем, кто разрабатывает научно-технологическую базу для развития таких сетей. От того, как будут осознаваться и изучаться этико-аксиологические проблемы, связанные с проблематикой антропософской и социальной, во многом будет зависеть видение гуманитарных аспектов развития современных информационно-коммуникационных технологий.
Завершая анализ осмысления этических аспектов развития и функционирования науки, отметим, что этика науки и техники сегодня является важным инструментом воздействия на ход научно-технологического развития общества. Но при этом необходимо помнить, что задача этической рефлексии заключается не в превентивном устранении конфликтных ситуаций, а в создании граничных общественных условий их рационального преодоления, которое должно происходить дискурсивно, с ориентацией на понимание. За последние десятилетия множество фундаментальных открытий науки и теоретических выводов из общественной практики воздействовало радикально на систему ценностей, отношений и структур человеческой цивилизации на всех уровнях – локальном, региональном и глобальном. В то же время современная наука не может быть нейтральной для вопросов духа. От этого зависит судьба всего человечества. Этический аспект приобретает особую актуальность в связи с новейшими открытиями в области физики, химии, биологии и оперативным внедрением их в практику. Новые принципы научного познания, которые были открыты и обоснованы, в последние годы имеют более универсальный характер и относятся не только к соответствующей научной области, в которой они были сформулированы. Поэтому для современной науки важным является синтез знаний и философского осмысления в мировоззренческом и этическом смысле, что интегрировалось бы в целостную систему, в которой философия заняла бы место ядра духа, квинтэссенции культуры современной цивилизации.