В 1862 г. появляется одна из наиболее интересных статей Буслаева — «Следы славянских эпических преданий в немецкой мифологии».
Здесь Буслаев предлагает оригинальное решение вопроса о том, как соотносятся друг с другом мифологические представления древних индоевропейцев и славян. Мифологии разных индоевропейских народов, да и других народов мира, по мнению Буслаева, развиваются из единых зародышей, однако их конкретное содержание определяется природно-климатическими и хозяйственно-бытовыми условиями. Различиями этих условий объясняются, например, различия в осмыслении водных объектов у финнов и у славян: «Громадные размеры далекого моря с гигантскими утесами, над которыми в виде дочери воздуха носятся тучи и от морских ветров зарождают в своей утробе творца миров — эти необъятные размеры эпической фантазии финнов, вызванные самой природой, — в эпосе славянском, тоже соответственно условиям природы и быта, сокращаются в умеренные формы рек с крутыми, красными берегами» [Буслаев 1887, с. 41].
Как и при изучении индоевропейского наследия в славянских языках, Буслаев исходит из гипотезы органического развития языка и культуры, предполагая, что ни языковая форма, ни миф не могут возникнуть на пустом месте, но лишь извлекаются на свет из темного прошлого самого языка или культуры и, получив материальное оформление, занимают определенное место в их «организме».
Буслаев полагает, что славяне, германцы и литовцы «вынесли с собою в Европу зародыши понятий о благоустроенном быте семейном и общественном, основанном на земледельческой оседлости, руководимом законами высшей правды и охраняемом богами», однако «нужны были опыты многих столетий, чтобы привести в сознание те идеи и воззрения, которые европейские народности вынесли с собою из своей азиатской родины...» [там же, с. 64-65].
В таком ключе осмысляется и процесс формирования образа верховного божества: «...установившаяся и успокоившаяся народность, в обеспечение себя от вражеских покушений, вызвала из своих доисторических преданий смутно носившийся в воображении древнейший образ бога громовержца, покровителя семейной оседлости и земледелия, а вместе с тем грозного оберегателя нового порядка вещей от вторжения грубой силы чудовищных великанов. Образ этого божества постоянно мерещился воображению европейских кочевников и прежде, в смутных воспоминаниях об индийском Индре; но он окончательно сложился в определенный национальный тип у классических народов в Зевсе или Юпитере, у литвы и славян в Перкуне или Перуне, у немцев в Торе, Тунаре (Donner)» [там же, с. 65-66]. Впрочем, тезис Буслаева о том, что Перун являлся покровителем земледелия и семейной жизни, основанный на сопоставлении его со скандинавским Тором [там же, с. 218], не подтверждается славянскими материалами (исследователи в общем сходятся на том, что Перун был связан с образом грозы и являлся покровителем княжеской дружины [Иванов 1958]).
Если в 1848 г. Буслаев писал о том, что «самая мифология есть не что иное, как народное сознание природы и духа, выразившееся в определенных образах» [Буслаев 1848, с. 65-66], то в 1862 г. он считает, что «в поэтических мифах о божествах народ возводит до идеального представления свое собственное бытие, определяемое историческим развитием и разными переворотами» [Буслаев 1887, с. 219]. Буслаев ищет в славянской мифологии воспроизведение и возведение в идеал тех «главных элементов, из которых сложились исторические основы славянской народности», а это, по его мнению., «семейный и родовый быт, оседлость и земледелие» [там же, с. 217].
Дополняя свои ранние работы, Буслаев отмечает, что славянская мифология получила выражение не только в воззрениях на природу или в образах языческих богов, но и в определенных сюжетах, происхождение которых обусловлено «великим переворотом, совершившимся для славянского мира в переходе от бездомного кочеванья к земледельческой оседлости» [там же]. В качестве примеров Буслаев приводит былину о Вольге и Микуле и сказки о возникновении Змеиного вала.
Осмысление эпического идеала у Буслаева тесно связано с концепцией мифа. Ученый пишет об этом в статье «Бытовые слои русского эпоса» (впервые опубликовано в качестве рецензии на книгу О. Ф. Миллера, 1871 г.): «В глубине эпического предания, без сомнения, стоит миф, но как летописные сказки, так и точное свидетельство „Слова о полку Игореве“ говорят нам ясно, что эпические личности состоят уже во внучатом отношении к мифическим существам. Богатыри только наследуют часть своей силы от своих божественных предков. В богатырских типах не возводятся до апотеозы исторические личности (как учила старинная теория), а история и быт народный поэтизируются, с точки зрения эпической, то есть озаряются ореолом мифических верований» [Буслаев 1887, с. 283].
Предложенное Буслаевым понимание эпического идеала предполагает, что эпос не копирует жизнь, а пересоздает ее в народном воображении [там же, с. 219].