В ранней статье «О купальских огнях и сродных с ними представлениях» Потебня писал о том, что человеку свойственно объяснять «отдаленное близким, неизвестное известным», поэтому, например, люди считали солнце горящим колесом, которое зажжено «таким же самым образом, каким зажигается оно на земле» [Потебня 1989, с. 538].
Перенесение земных реалий на небо Потебня понимает двояко: в плане топографическом, пространственном и в плане ценностном — как сакрализация, повышение аксиологического ранга [там же, с. 543]. Благодаря этому в потоке жизненных событий вычленяется сфера сакрального, например, жених и невеста приобщаются к высшим силам, так как в них видят воплощение божественной супружеской пары, нисшедшей на землю с небес.
«Земной брак перенесен древним человеком на небо, приписан богам и послужил, таким образом, объяснением известных отношений между явлениями природы; в свою очередь, брак небесный стал объяснением таинства земного брака. По арийскому верованию, довольно явственные следы коего сохранились и у славян, конечная причина людского брака и рождения есть брак и рождение небесных существ, так как земная невеста есть воплощение небесной, земной жених — воплощение божественного жениха, зачатие и рождение есть земное повторение небесного события. Позднее уже отрицается тождество небесного брака с земным, и первый становится только освящающим первообразом последнего», — пишет Потебня в статье «Переправа через воду как представление брака» [там же, с. 553]. Таким образом, на втором этапе земной брак не просто отождествляют с небесным, но сознательно уподобляют ему как мифическому образцу, и это делают для того, чтобы возвеличить, придать особое значение свадебному обряду. Подобным образом в свадебной песне величанье молодых может выражаться в том, что небесный брак «применяется» к земному [Потебня 1883а, с. 92].
Наблюдения, сделанные в статьях «О купальских огнях» и «Переправа через воду как представление брака», Потебня развивает позднее в книге «Объяснения малорусских и сродных на* родных песен». Он полагает, что в воззрениях первобытного человека сочетались друг с другом восхождение от земных реалий к небесным явлениям и нисхождение от небесных явлений к повседневной обстановке человека. Так, например, священные деревья у языческих храмов могли быть «первообразами мирового дерева», но могли быть и «его изображениями и земными воплощениями» [Потебня 1887, с. 227]. «Трудность исследования заключается между прочим в определении того, на какой точке своего пути от близкого к далекому и обратно мысль захватила те или другие признаки» [там же, с. 226].
«Человек, заключая от близкого и известного к далекому и неизвестному, переносит на небо свою земную обстановку и затем, когда она этим изменена, освящена и возвеличена, приписывает ей, в ее земном виде, свойства, полученные ею на небе. Так установляется идеальная связь мироздания» [Потебня 1887, с. 226]* Можно видеть некоторое противоречие в том, что способ осмысления окружающих человека повседневных явлений имеет чрезвычайно громоздкий, нерациональный характер и никак не отвечает принципу «экономии мышления». Неужели для того, чтобы выяснить, что такое земной огонь, нужно было сначала переносить его на небо, а потом обратно на землю? Потебня как бы забывает здесь о том, что «мысль первобытного человека скоро устает» и не идет далеко в своих вопросах [Потебня 1905, с. 445].
Можно еще представить, почему небесное явление объясняется с помощью земного, но уже труднее растолковать, почему земное не может быть понято само по себе, безотносительно к небесному. Говоря об осмыслении мифологии у Потебни, приходится все время помнить о том, что он ограничивает ее главным образом небесной мифологией, и последняя точка в исследовании ставится тогда, когда выявлено, какое природное явление стоит за тем или иным представлением или фольклорным мотивом.
Идеи Потебни о соотношении земных и небесных явлений были критически восприняты А. Н. Веселовским. В 1882 г. произошел эпизод, который до сих пор не привлекался при рассмотрении творческих отношений между Веселовским и Потебней. А. Н. Веселовский опубликовал в «Журнале Министерства народного просвещения» рецензию на книгу И. Е. Мандельштама «Опыт объяснения обычаев (индоевропейских народов), созданных под влиянием мифа» (1882). В этой книге, имеющей довольно эклектичный характер, автор противопоставил мифологической теории А. Куна и М. Мюллера концепцию растительных демонов, разработанную В. Маннгардтом в его книге «Лесные и полевые культы» [Mannhardt 1875-1877, Bd 1-2]. Как отмечал А.Н.Веселовский, И. Е. Мандельштаму «пришлось сокрушать и строить, постоянно и часто слишком резко полемизируя с Я. Гриммом и Симроком, Рохгольцом и Шварцом, особливо с Куном, с Де-Губернатисом, Афанасьевым, О. Ф. Миллером и А. А. Потебней» [Веселовский 1882, с. 138]. Впрочем, что касается Потебни, то И. Е. Мандельштам не столько полемизировал с ним, сколько, наоборот, использовал его работы, причем в некоторых случаях просто их пересказывал [Мандельштам 1882, с. 18, 271278, 284].
И. Е. Мандельштам обсуждал, в частности, вопрос о взаимном проецировании друг на друга земных и небесных явлений. Как и Потебня, он полагал, что сначала небесные явления объяснялись с помощью земных, а потом уже начинался «обратный процесс мысли: на земле то, что на небе» [там же, с. 7, примеч. 1]. Таким образом, по мнению И. Е. Мандельштама, «во многих случаях оправдывается предположение, что когда небесные явления объяснены земными, то может начаться обратный процесс: объяснения земных явлений, как более слабых, менее поражающих человеку — небесными, как более сильными» [там же, с. 32].
Веселовский пересказал эти рассуждения И. Е. Мандельштама [Веселовский 1882, с. 138-139] и нашел, что они противоречат его же характеристике первобытного мировосприятия: «Сна-
чала замечены были изменения дерева, растения, и эти изменения послужили образом изменения человека. Психологически мне кажется это необходимым в виду факта, что объективирование требует большего запаса знания, чем каким обладал первобытный человек. На бессловесный (?) вопрос: что такое то, другое в человеке — он отвечал понятиями, опытом, накопившимися при наблюдении над растительным миром, так как о самом себе человек знает мало» [Веселовский 1882, с. 139; Мандельштам 1882, с. 139]. Фрагмент из книги И. Е. Мандельштама, процитированный А. Н. Веселовским, представляет собой близкий пересказ ранней статьи Потебни «О связи некоторых представлений в языке», хотя надо признать, что у Потебни текст имел более содержательный характер, и речь шла о наблюдениях над конкретными языковыми метафорами. Например, последней фразе, процитированной А. Н. Веселовским, у Потебни соответствует следующее предложение: «На бессловесный вопрос, что такое возраст, возмужалость, старость и т. п., человек ответил себе: это то же, что фазы роста дерева; он ответил так, назвавши старость человека и т. п. словами, обозначавшими прежде только явления растительной жизни» [Потебня 1989, с. 447]. Трудно сказать, знал ли Веселовский, кому именно принадлежат те идеи, которые он обсуждает, ведь И. Е. Мандельштам давал раскавыченные цитаты, не указывая их подлинного автора. В любом случае Веселовский подверг их принципиальной критике.
«Итак, с одной стороны, земные, человеческие отношения переносятся на небо, с другой, — на человека наблюдения, сделанные им над жизнью растения? — резюмировал А. Н. Веселовский взгляды своего оппонента. — Но ведь источник анимистического понимания природы — все же человек; он вложил свою душу, акты своей деятельности и в дерево, и в облачный мир; до известной степени развития он удерживает это отожествление, последовательно перенося в те области черты своего собственного бытового прогресса. Он живет в роде, завелся семьей, устраивает, браки и т. п., все это переносится логически, в силу первоначального отожествления, и в область растительных и атмосферических явлений; в их образах совершается первоначально объективирование человеческой деятельности: надо было выйти из себя, найти внешнюю точку опоры, элемент сравнения, чтоб иметь возможность вернуться к себе самому, как объекту наблюдения. С этой точки зрения, первый человеческий брак мог быть представлен совершающимся на небе, и мы вправе будем пользоваться его чертами для описания человеческой обрядности; что касается его мифологической стоимости, то она стоит в прямой зависимости от нашего уменья распознать культурно-исторические наслоения мифа, отражавшего в себе соответствующие изменения быта. Не всякий брак, совершавшийся на небе, был, по своей сущности, мифическим: боги представлялись вступающими в него потому, что так делалось между людьми. Когда мифология сложилась в религию, культ, иные из богов могли быть поняты как покровительствующие брачным отношениям, поминаться, участвовать в обиходе людской свадьбы» [Веселовский 1882, с. 139-140]. По мнению А. Н. Веселовского, не было никакого переноса небесных явлений в земные условия, и напрасно стали бы мы искать в фольклорных описаниях молодоженов намеки на их космическое происхождение.