загрузка...
 
АВТОБИОГРАФИЯ КОМПОЗИТОРА И ДОПОЛНЕНИЯ К НЕЙ
Повернутись до змісту

АВТОБИОГРАФИЯ КОМПОЗИТОРА И ДОПОЛНЕНИЯ К НЕЙ

выпускались фирмами граммофонных пластинок в ФРГ. В Москве фирма

«Мелодия» выпустила пластинки с записью 4-й, 5-й, 7-й, 11-й симфоний и с записью сцены из «Фауста» – «Песенки Маргариты», а также сюиту «Тро- пою джунглей». В 1981 г. мною написана симфоническая поэма «Гроза» на стихи Н. Заболоцкого. В 60-е и 70-е годы был членом закупочной комиссии Министерства культуры СССР,   в настоящее время – член редсовета изд.

«Сов. композитор».

22 марта 1982 г.

 

Дополнение к автобиографии

 

Из своих сочинений лучшими я считаю: все одиннадцать симфоний, ораторию (точнее, кантату) «Мать скорбящая», Три сцены из «Фауста» Г?- те, Струнный квинтет, маленькую комическую ораторию «Тараканище», пьесу для сопрано и камерного оркестра «Искусство поэзии». Из числа вы- шеперечисленных сочинений я никогда не слыхал: Первую, Шестую и Восьмую симфонии, а также кантату «Мать скорбящая», ораторию «Тара- канище» и первые две пьесы из Трех сцен из «Фауста» (написанные намно- го позднее третьей, первоначально называвшейся «Песенки Маргариты»).

 

11 октября 1986 г.     А. Локшин

 

P.S. Впервые я почувствовал отсутствие новых музыкальных идей и состояний души в своей пьесе «Искусство поэзии» (которую, несмотря на это, продолжаю любить). Дальнейшее творчество лишь подтвердило этот факт. По-видимому, я пережил самого себя.

 

P.P.S. Когда я учился в консерватории, моими кумирами были – Скрябин, Дебюсси, Оскар Уайльд и многие другие. Тогда я сочинил очень изысканное и столь же непрофессиональное произведение: 3 пьесы для со- прано и симфонического оркестра на тексты из Бодлера. Затем последовала многолетняя тяжелая болезнь, кончившаяся резекцией желудка, а также ре- зекцией всего моего декадентского прошлого. Толчком был «Зимний путь». Я написал «Вариации» для фортепиано в духе Шостаковича, затем Клар- нетный квинтет в 2-х частях: в первой весьма парадоксально сочетались Шостакович и Вертинский, вторая часть навеяна Стравинским (Думбартон- Окс). Как ни странно, разницы стилей не наблюдалось. Сочинение вполне профессиональное.


 

Локшин А.Л. Дополнение к автобиографии

 

Всерьез я начал сочинять в 1957 г. На этот раз я испытал сильнейшее влияние Шуберта, Брамса, Берга, Малера и Сцены в спальне графини. Все это, видимо переплавилось, и только сейчас я могу отдать себе отчет, отку- да произошло то, что я называю «собственным стилем». Период этот кон- чился в 1980 г.


 

Т.Б. Алисова-Локшина

Второе дополнение к автобиографии А.Л. Локшина

 

Родители А.Л., выходцы из Прибалтики, переселились в Сибирь в 1914 году практически без средств к существованию. Опорой семьи оказа- лась (и всегда оставалась) мать А.Л., Мария Борисовна, успевшая окончить акушерские курсы еще до замужества. Акушерское мастерство завоевало ей широкую известность среди жителей Бийска, а потом и Новосибирска, и позволило  обеспечить  относительное  материальное  благополучие  семьи. Хотя М.Б. была человеком малообразованным, она обладала природным художественным вкусом, отличными музыкальными способностями и лю- била распевать, не зная нот, оперные арии. Отец А.Л., Лазарь Захарович, был человеком очень скромным и неудачливым в своей предприниматель- ской деятельности; впоследствии он приобрел профессию счетовода. Дети Локшиных – Мария (р. 1914 г.) и Александр (р. 1920 г.)  – рано начали учиться музыке, хотя и с неодинаковым успехом. К началу «раскулачива- ния» у Локшиных были в Бийске небольшой дом, корова и лошадь. Потом все это было конфисковано, отец А.Л. был лишен избирательного права за свои былые попытки заниматься коммерцией, а имя его – внесено в список

«лишенцев», который был вывешен на заборе на всеобщее обозрение. Мимо этого забора будущий композитор ходил в школу. Примерно в то же время сестра композитора Мария была исключена из медицинского училища за неосторожно рассказанный анекдот. Наконец, пожар полностью уничтожил дом Локшиных. В Бийске уже нельзя было оставаться, и семья переехала в Новосибирск, где родителям было легче устроиться на работу. В Новоси- бирске А.Л. был принят в 12-ю образцовую школу, где учились особо ода- ренные дети, а также дети городского партийного начальства. Там были прекрасные учителя, среди которых выделялись два вузовских педагога – математик и физик, пробудившие у А.Л. стойкий интерес к точным наукам. Трагическая судьба этих людей оставила в памяти А.Л. неизгладимый след. На одном из школьных вечеров учитель математики прочел поэму Блока

«Двенадцать» (тогда запрещенную). На следующий день он на свой урок не пришел, и математику стал вести физик. Когда кто-то из класса спросил, почему не приходит их прежний учитель, физик ответил: «Лес рубят, щепки летят». Через два дня он был также арестован.

Параллельно с общеобразовательной школой, А.Л. учился также и в

музыкальной, у известного пианиста Алексея Федоровича Штейна, бывшего профессора петербургской консерватории, высланного в Сибирь после ре- волюции. Именно он заложил основы будущего блестящего пианизма А.Л.


 

(Впоследствии, будучи уже студентом Московской консерватории, А.Л. вместе с М.А. Мееровичем образовали известный в консерваторских кругах фортепианный ансамбль, исполняя симфонические сочинения в 4 руки пря- мо с партитуры).

Направленный отделом народного образования г. Новосибирска в Московскую консерваторию в 1936 году, А.Л. привез с собой также реко- мендательное письмо от А.Ф. Штейна его другу, директору Московской консерватории Генриху Густавовичу Нейгаузу. Прямо с вокзала, с малень- ким деревянным чемоданчиком, вмещавшим весь его багаж, шестнадцати- летний провинциал отправился в знаменитый вуз, где попал прямо к дирек- тору. Прочтя письмо Штейна, Нейгауз устроил А.Л. экзамен и был поражен как его пианизмом, так и обширностью репертуара, включавшего в себя также много фортепианных переложений симфонической музыки. Для про- верки его слуха Нейгауз, попросив А.Л. отвернуться, начал брать все более сложные аккорды и, получив точные ответы, вдруг повернулся к роялю спиной, сел на клавиатуру и оперся о нее обеими руками. А.Л. и на этот раз назвал по порядку все прозвучавшие ноты… А.Л. определили сначала на 2- й курс Музыкального училища при Консерватории, а через полгода на 2-й курс Консерватории, в класс профессора Н.Я. Мясковского. Лучшего пр о- фессора для А.Л. трудно было найти. Н.Я. Мясковский обращался с учени- ками как с коллегами, на равных (но без тени фамильярности), не навязывал им своей манеры сочинения и доброжелательно вникал в их творчество. А.Л. часто приходил домой к своему учителю, спорил с ним, играл на рояле новую западную музыку и огорчался, когда их вкусы не совпадали. Особен- но это касалось музыки Малера, к которой А.Л. относился с восторгом. Так, однажды, уже в конце 40-х годов, А.Л. сыграл ему с начала до конца 4-ю симфонию Малера и спросил: «Неужели вам эта музыка не нравится?» На что Мясковский ответил: «Нравится, но только потому, что вы так играете».

Дипломная работа А.Л., «Цветы зла» – три пьесы для сопрано и сим- фонического оркестра на стихи Шарля Бодлера (считавшегося в то время одиозным автором), – была написана им незадолго до начала войны. За это сочинение А.Л. был лишен диплома Московской консерватории и не допу- щен к сдаче государственных экзаменов. Чтобы как-то поддержать своего любимого ученика, Н.Я.Мясковский выдал ему на свой   риск и страх, не имея на то никакого права, справку с консерваторской печатью, весьма по- ложительно характеризующую А.Л. Несколько облегчало положение А.Л. и то обстоятельство, что он, еще до защиты диплома, был принят в Союз композиторов и получил таким образом определенный социальный статус.


 

Меньше чем через месяц началась война. Записавшись добровольцем в ополчение вместе с большинством консерваторских студентов (как извест- но, почти все они, практически безоружные, погибли под Москвой в 1941 году), А.Л. буквально через неделю был комиссован в связи с открывшейся язвой желудка. В течение некоторого времени А.Л. дежурил на крыше Мос- ковской консерватории по ночам, во время авианалетов, сбрасывая во двор не успевшие еще раскалиться зажигательные бомбы, где их потом заливали водой. Затем А.Л., окончательно разболевшись, уехал к родителям в Нов о- сибирск, где нашел семью в тяжелейшем положении. У сестры был обнару- жен туберкулез, отец лежал в больнице с рожистым воспалением ноги, где и умер в 1943 году (с диагнозом «истощение III-й степени»). Мать работала на двух работах и, насколько могла, поддерживала существование своих близких. А.Л. также устраивается на работу в концертную бригаду при Но- восибирском авиазаводе и дает концерты в госпиталях. Одновременно, по ночам, он пишет симфоническую поэму «Жди меня» на стихи К. Симонова.


 

Приезд в Новосибирск Ленинградского симфонического оркестра, исполнение  Евгением  Мравинским  поэмы  «Жди  меня»,  ее  высочайшая оценка Иваном Соллертинским1  резко изменили ситуацию. Стало возмож- ным возвращение в Москву, которое и осуществилось благодаря ходатайст- ву Мясковского (см. его письмо от 31.12.1943 г.). Вскоре А.Л. сдал госэкза- мены, причем в качестве диплома ему зачли симфоническую поэму «Жди меня» – которая была исполнена также в Москве (под управлением Н. Ано- сова). При неизменной поддержке Мясковского А.Л. был оставлен в Мос- ковской консерватории на кафедре инструментовки в качестве ассистента. С

1945 по 1948 год А.Л. работал в этой должности, преподавая инструментов- ку, музлитературу, чтение партитур. Однако в июне 1948 г., в ходе кампа- нии по «борьбе с космополитизмом» (а также за пропаганду среди студен- тов «идейно чуждой» музыки Малера, Берга, Стравинского, Шостаковича), А.Л. был из Консерватории уволен. Известие о готовящемся увольнении застало его при выходе из больницы им. Склифосовского, где ему была сде- лана резекция желудка. В связи с этими событиями в июле 1948 года А.Л. получил от Мясковского письмо, где профессор с сокрушением признает свое бессилие перед «не академическими причинами» (т.е. давлением сек- ретаря парткома Консерватории), заставившими директора Консерватории Виссариона Яковлевича Шебалина расстаться с безупречным преподавате-

лем.2  А.Л. делает несколько безуспешных попыток устроиться на работу.

Необыкновенное участие в его судьбе тогда проявила известная пианистка Мария Вениаминовна Юдина, пытавшаяся устроить А.Л. в институт Гнеси- ных, где в то время преподавала сама. В архиве института сохранились ее красноречивые письма к Елене Фабиановне Гнесиной, которая, впрочем, как и Шебалин, была не свободна в своем выборе: из письма Юдиной от

5.IX.49 г. видно, что в это дело опять вмешалась «политика», и просьбы

Юдиной оказались тщетными. С тех пор А.Л. так и не смог устроиться на постоянную работу3 и жил как свободный художник в четырех стенах своей квартиры, пределы которой не любил покидать. Однако в молодости домо-

 

1  Соллертинский в своем выступлении перед концертом, на котором исполн ялась поэма ?Жди меня?,  сказал буквально следующее: ?…этот  день войдет в историю русской музыки?. Инте- ресно, что эти слова, по признанию самого композитора, парализовали его творчество почти на десятилетие.

2  Ознакомившись в дирекции Консерватории с приказом о своем увольнении, А.Л. бросил в сердцах сопровождавшему его М.А. Мееровичу: «Ох уж этот мне Иосиф Виссарионович Ше- балин!»

3 Запрет на преподавание в музыкальных вузах для А.Л. оказался пожизненным. Когда в конце

60-х годов А.Л. обратился с просьбой о восстановлении на кафедре, откуда он был изгнан дв а- дцать лет назад, ему ответили, что это невозможно, так как Свешников (ректор Консерватории

в те годы) никогда не утвердит его кандидатуру.


 

седство у А.Л. вовсе не сопровождалось замкнутостью характера: его всегда окружали друзья, бывшие ученики, приходившие за профессиональными консультациями музыканты. Особенно близки ему были композиторы М.А. Меерович и А.М. Севастьянов, скрипач и вольный философ С.Л. Дружкин (отсидевший в лагерях как «шпион Ватикана»), пианистка М.В. Юдина, ди- рижеры А.К. Янсонс и Р.Б. Баршай, музыковеды И.Л. Кушнерова, И.В. Лав- рентьева, Е.И. Чигар?ва и пианистка Елена Кушнерова. Живые профессио- нальные и дружеские связи были у А.Л. также с композиторами Р.С. Буни- ным, Б.И. Тищенко и многими другими. Впрочем, постепенно, с годами, круг друзей сужается по разным причинам. В общении с Шостаковичем в течение всего времени их знакомства А.Л. сохранял дистанцию. Он обра- щался к Шостаковичу лишь тогда, когда хотел показать ему свое новое со- чинение как высшему арбитру. В тех случаях, когда они встречались за об- щим столом – обычно в гостях у Револя Бунина – оба зажигались взаимным интересом и живой симпатией. Шостакович высоко ценил музыку А.Л. (см. письмо Юдиной от 28.02.1961 г. и письмо Тищенко от 15.05.2001 г.), не раз способствовал ее исполнению и публикации партитур.

 

Возможно, благодаря обширной музыкальной и литературной эруди- ции, А.Л. обладал способностью к своего рода «переселению души», эмо- циональному переключению во времени и в пространстве. Поэтому слуша- телям его музыки делались близкими и понятными душевные состояния его

«соавторов»  –  Шекспира,  Г?те,  Киплинга,  Камоэнса,  поэтов  японского

Средневековья и Древней Греции, не говоря уж о русских поэтах. А.Л. не только хорошо знал и глубоко понимал поэзию. Для него стихи были со- ставной частью его творчества. Сочиняя музыку, А.Л. практически всегда находился в поисках поэта-собеседника, и те стихи, которые были ему до- роги, он хранил в специальной записной книжке, которую носил с собой. Там стихи отлеживались, иногда многие годы, а потом становились текста- ми его симфоний. Так, 143-й сонет Камоэнса, прежде чем попасть в 11-ю симфонию, ждал своего часа 33 года.

Наряду с поэзией, любимым чтением А.Л. была история, особенно

римская. Е? он знал досконально, по всем переведенным на русский язык источникам, которые перечитывал много раз. Особой его симпатией поль- зовались Цезарь и Цицерон, события жизни которых он знал до мелочей и переживал как свои собственные. К Бруту он испытывал глубокое отвращение, как к изуверу, поднявшему руку на близкого человека ради предвзятой идеи. А.Л. постоянно перечитывал также «Диалоги» Платона (особенно «Апологию Сократа»), Библию (книгу Иова), «Гамлета» (в пере-


 

воде Пастернака); любил читать Толстого, Фолкнера, Гиббона и Свифта, а из современных писателей – Зощенко и Набокова с их скептическим взгля- дом на род человеческий и его заботы.

Кроме того, А.Л. был очень чувствителен к живописи, среди его лю-

бимых художников были: Брейгель, Босх, Ван-Гог, Леонардо-да-Винчи… Вообще, А.Л. обладал определенным универсализмом в восприятии искус- ства. Однако, были явления, ему совершенно чуждые. Так, он в принципе не признавал легкой музыки, слушая ее, испытывал, по-видимому, чисто фи- зические страдания. Впрочем, были здесь и своего рода исключения, на- пример – Вертинский. Не признавал он и так называемой авторской песни, которая была столь популярна в 60 – 70-х годах. Однако, по крайней мере одно исключение было и здесь. К концу 70-х годов А.Л., наконец, познако- мился с творчеством Александра Галича, которое оценил чрезвычайно вы- соко. Одно время он даже собирался оркестровать некоторые из песен Га- лича, однако эти планы так и не были реализованы4.

Еще один штрих – отношение А.Л. к киноискусству. Это отношение можно выразить в двух словах: А.Л. не считал кино искусством – вообще. Он был убежден, что взаимодействие большого количества участников в процессе съемки фильма противопоказано искусству и что фильм – это сво- его рода производственный продукт. Аналогия с симфоническим оркестром почему-то не приходила ему в голову. Тем не менее, А.Л. очень любил фильмы Чаплина (и считал некоторые из них величайшими произведениями искусства). Возникающее здесь противоречие он объяснял просто: «Это не кино. Это – театр».

Любовь к театру и драматическому искусству сформировалась у А.Л. еще в юности, когда он, приехав в Москву в 1936 году в возрасте 16-ти лет, поселился у своей двоюродной сестры Хеси Александровны Локшиной, работавшей режиссером в театре Мейерхольда. Мужем Х. Локшиной был знаменитый актер Эраст Павлович Гарин, работавший в том же театре. Вскоре, как известно, театр Мейерхольда был разгромлен, но А.Л. еще ус- пел увидеть Гарина в роли Хлестакова в нашумевшей постановке «Ревизо- ра». В течение всей последующей жизни А.Л. восхищался Гариным, считал его равным по таланту великому Чаплину. Нет никакого сомнения, что Га- рин  оказал  серьезное  влияние  на  формирование  художественных  вкусов А.Л. Именно он привил А.Л. любовь к творчеству Зощенко.

 

4 Удивительно, однако, что в свое время А.Л. написал музыку на слова Галича, не подозревая о том,  кто  является автором  поэтического текста!  Это  –  песня  Русалочки из  одноименного мультфильма режиссера Ивана Аксенчука.


 

 

 

 


 

 

 

 

А.Л. Локшин во время сочинения 3-ей симфонии, 1965 г.


 

У А.Л., несомненно, была своя личная философия, которую он нико- гда не формулировал в словах. В одном из своих писем к музыковеду Ирэне Владимировне Лаврентьевой А.Л.  писал: «…прочел 30 томов Диккенса, 15 томов Бальзака, 12 Достоевского и 24 Толстого. Так сказать, искал ответа на некоторые вопросы, – но тщетно. Придется разрешать их своими силами». В поисках ответов на некоторые вопросы А.Л. заходил столь далеко, что пытался разобраться в теории относительности и квантовой механике. Од- нако, школьного образования для понимания этих дисциплин ему явно не хватало. Пожалуй, единственное, что он вынес из своих занятий физикой – это восхищение красноречием Эйнштейна.

И все же основные интересы А.Л., несмотря на всю широту его кру-

гозора, лежали в сфере музыки. Сочинения своих любимых композиторов – Баха, Малера, Брамса, Шуберта – он постоянно слушал на своем проигры- вателе. Главным для А.Л. был, конечно же, Бах. Интерпретировал Баха он иногда весьма вольно – слушая некоторые арии из «Johannes-Passion», от- мечал  их  сходство  с  «блатными»  мелодиями  и  любил  повторять,  что

«…высшие  достижения  искусства  всегда  находятся  на  грани  пошлости.

Важно лишь не перейти эту грань».

Вторым (после Баха) композитором для А.Л. и, возможно, наиболее близким ему по духу, был Густав Малер.

 

* * *

 

Саркастическая жилка и любовь к острому слову никогда не покида- ли А.Л. и наделали ему немало врагов. Поэтому и взаимоотношения с кол- легами из Союза композиторов были далеко не безоблачными. Конфликты возникали обычно на симфонической секции, где А.Л. показывал, что сочи- нил сам, слушал сочинения других и иногда выступал с критикой. Первое такое выступление, как вспоминал Меерович, вызвало у присутствующих шок. Будучи только что принятыми в члены СК, Меерович и А.Л. пришли на заседание секции, где играл свое сочинение один «официальный» компо- зитор. В ходе обсуждения председатель обратился с предложением высту- пить также и к молодым участникам заседания. А.Л. встал и сказал: «Мне никогда еще не доводилось слышать более омерзительной музыки». Со сво- ей стороны, идейно выдержанные композиторы не оставались в долгу. Так, в середине 50-х годов, после прослушивания одного из сочинений А.Л. на симфонической секции, поступило предложение «дать Локшину по рукам». Потом, правда, автор этой фразы бежал за А.Л. с извинениями и выраже- ниями восхищения его музыкой…

А.Л. много писал для кинофильмов и театральных постановок, потом переделывал эту музыку в сюиты для оркестра Радио. Так он зарабатывал на жизнь. Однако, добиться исполнения своих собственных, никем не заказан-


 

ных произведений удавалось А.Л. с большим трудом, так как  он выбирал стихи для вокальных партий « не созвучные моменту» (см. статью Р. Баршая

«Памяти друга»), никогда не занимал никаких должностей в Союзе компози- торов и был начисто лишен способности к саморекламе. (После смерти А.Л. у Мееровича это вызвало даже возмущение: «Ну вот, он умер, а мы должны за него делать то, что он поленился сделать сам».) Не оставляла его своим вни- манием и чуткая цензура. Вот несколько штрихов.

В 1962 году, на закате хрущевской оттепели, А.Л. написал комиче-

скую ораторию «Тараканище» на стихи К. Чуковского, которую должен был исполнить оркестр Радио под управлением Г. Рождественского. Но перед самым исполнением сочинение запретили, потому что в лице Воробья, склевавшего Таракана, кто-то проницательно усмотрел намек на Никиту Хрущ?ва. Ну как же можно! Ведь в тексте у Чуковского сказано: «Ослы ему славу по нотам поют», а композитор добавляет еще с героико-комической интонацией: «Слава, слава!». Итак, сочинение запретили в 1963 году. Но его не пропустили на фестиваль «Московская осень» ни в 1988, ни в 1989 годах. К этому можно добавить, что ни одно симфоническое сочинение А.Л. для большого  оркестра  не  было  принято  на  «Московскую  осень»  и  только смерть автора открыла доступ на фестиваль его 8-й симфонии (на стихи Пушкина «Песни западных славян»), и то с большим трудом. О перипетиях до сих пор не исполненной 6-й симфонии на стихи Блока рассказано в упо- мянутой статье Баршая, а также в интервью В.С. Попова (см. ниже). В тече- ние многих лет не была повторена 9-я симфония, сыгранная Р. Баршаем в

1975 году в Большом зале Консерватории и имевшая шумный успех. Как-то

раз А.Л. попытался предложить на очередной фестиваль «Московской осе- ни» эту симфонию и принес для прослушивания запись концерта 75 года. Вслед за музыкой А.Л. прослушивалось сочинение еще одного композито- ра. Надо сказать, что в 9-й симфонии использованы полузапрещенные тогда стихи Леонида Мартынова: «Микробы», «Человек, которого ударили», «В эту душную ночь я беседовал с Богом». Их последовательное расположение и музыкальная интерпретация во много раз усиливали эффект текста. После окончания общего прослушивания председатель секции Ю.А. Левитин по- здравил А.Л. с блестящим сочинением, но потом, подводя итоги, добавил:

«Первое сочинение – высокоталантливое, но его мы исполнять не будем,

так как оно нам не нужно. А второе сочинение – не талантливое, но оно нам нужно, и мы будем его исполнять!». И это было сказано в присутствии обо- их авторов. Позицию Левитина нетрудно понять: много лет спустя певец Ю.А. Григорьев признавался сыну композитора, что, исполняя в 1975 году вокальную партию 9-й симфонии (под управлением Баршая), он испытывал чувство страха перед возможными последствиями. Помню, в середине 70-х А.Л. предложил запись своей симфонической поэмы «Во весь голос» для


 

передачи по Радио и получил от всесильного Г.С. Лапина ответ: «У нас уже есть композитор, пишущий на стихи Маяковского, – Георгий Свиридов, и других нам не надо».

Не все, однако, было так безнадежно. Большой радостью для А.Л.

было исполнение его 3-й симфонии (на стихи Киплинга) Геннадием Рожд- ственским в Лондоне с оркестром Би-би-си в 1979 году. Когда А.Л. показал эту запись на симфонической секции, она произвела на всех большое впе- чатление и, казалось, можно было надеяться на повторное исполнение этого сочинения в Москве и на издание партитуры. Но Киплинг все еще числился

«певцом империализма» и оказался причиной непроходимости сочинения в

наших издательствах и концертных программах.

Тяжелым ударом для А.Л. были смерть Янсонса, смерть Лаврентье- вой и эмиграция Баршая. А.Л., требовательный к себе и другим по самому большому счету, не смог установить контактов с другими дирижерами. Хо- тя Р. Баршай продолжал исполнять А.Л. в Европе, в России его музыка пе- рестала звучать.

У гроба А.Л. на гражданской панихиде в Доме композиторов 13 июня

1987 года выступали два секретаря ССК. Один из них – Карен Хачатурян – откровенно покаялся от лица партийного руководства СК перед ушедшим из жизни композитором, закончив свою речь буквально так: «Мы на нем поставили клеймо».

 

* * *

 

Мне не хотелось бы заканчивать эти заметки на минорной ноте. В жизни у А.Л. было много счастливых дней; с удовольствием он вспоминал о том времени, когда учился в Московской консерватории. Он любил расска- зывать о том, как студенты класса композиции на лекциях одного из про- фессоров вместе с партами перемещались за портьеры, висевшие вдоль стен аудитории, и рассеянный профессор уходил их искать, а возвратившись -– находил всех на своих местах; о том, как вместе с одним из своих лучших друзей Андреем Севастьяновым катался в консерваторском лифте, а комсо- мольский актив гонялся за ними по лестнице; о том, как удавалось сочинять музыку в консерваторском общежитии в то время, когда над самым ухом репетировал тромбонист; о том, как у А.Л. и его соседа по комнате в обще- житии были одни приличные брюки на двоих, и невозможно было одновре- менно выйти из комнаты; о том, как силач Андрей Севастьянов спасал бли- зорукого А.Л. от хулиганов, применив необычный прием – пустился бежать, изображая страх; о том, что когда началась война, почти все в Консервато- рии записались в ополчение, а некий консерваторский парторг сбежал с партийной кассой…

1998 – 2004


 

 



загрузка...