22  См. Анискович Л. Крылатый лев, или … Судите сами, М.: «Московский Парнас», 2004, с.

 

обе не в ладах друг с другом». Тогда как тот, кто сумел понять, кто он, этим уже сделал свой выбор. У его личности есть единственная сторона, в которой все качества одинаково первичны и посвящены только одно- му. Никаких других сторон не существует. Творческий механизм от- ключается разве что вместе с личностью, и творческий акт продолжает- ся непрерывно, как вынашивание реб?нка, с той разницей, что его срок определяется длительностью жизни.

Но чтобы сполна понять органику творчества, недостаточно быть та- лантливым подражателем или виртуозным исполнителем, следующим дог- ме или моде, для которого искусство имеет в определ?нном смысле практи- ческую функцию, подчиняемую «жизненным», посторонним искусству те- мам. Скажем, даже эталон высокого музыкального мастерства (неоспоримо гениальный, по мнению многих) также демонстрирует, сам не замечая это- го, отсутствие родства с истинной творческой природой, когда следует тео- рии разделения на личность и механизм, говоря о композиторе, что «музы- кант он замечательный, но дурной человек». Как будто это непреложный узаконенный факт: отдельный «музыкант» и не зависящий от него «чело- век». Вероятно, впрочем, что чужеродность творчеству вполне может быть естественной тому, кто знает ее по себе.

…Было бы проще не бередить прошлого, если бы участниками дра- мы действительно оказались сплошь одни жертвы, жестоко попранные лживой и бездушной тоталитарной машиной,  а сама драма была результа- том трагической ошибки и взаимного непонимания (но ошибка не была ошибкой – вс? показывает на невидимую руку закулисного координатора), или если бы речь шла об извечной травле творческого новаторства ханже- ским обывательским окружением – в конце концов, художник должен по- нимать, чем чреват путь, на который он вступает. Он сам его выбирает. Но ведь даже обыватель, тем более обыватель от музыки, подступаясь к искус- ству, не желает святотатства и поэтому старается заручиться рекомендацией эксперта – и среди многочисленных выдающихся музыкальных экспертов, оказавшихся в поле зрения, один обращает на себя мо? внимание с особой навязчивостью: и как крупная в музыкальном мире фигура, центр законода- тельного вкуса, и, даже больше, своим вездесущием в широком пространст- ве развития данной истории; эксперт, которого невозможно избежать, к ко- торому подводит каждое свидетельство, в которого утыкаешься, откуда ни начни (хотя бы с буфета Консерватории или даже с намерения прокатиться в Москву для ознакомления с ходом музыкальной жизни) – как будто он сам не желает остаться незамеченным и отмечает величие своей роли на всех перекр?стках, прич?м в манере настолько неподражаемо характерной,

 

что признать автора не составляет труда. Он хорошо позаботился о том, чтобы его рука была ясно различима на фоне общего смятения неорганизо- ванных чувств. В многолюдной панораме он один выглядит как самый здравый, самый целенаправленный, и он хочет, чтобы остальные это пони- мали. Чтобы понимали, чья воля и чей разум превосходят всех.

Большой музыкант? А может ли, спрашивается, музыкант, тем более большой, кого часто называют гениальным, с обдуманным и беззастенчи- вым хладнокровием устраивать организованную облаву – на музыку (дос- тоинства которой его даже не интересуют)? Вполне откровенно и упорно устранять е?, сводить с лица земли? Нет, конечно. Не может. А если может

– значит он не музыкант, хотя во вс?м остальном очень походит на музы-

канта. В его натуре отсутствует главный элемент музыкальности, если он без стеснения ид?т на осквернение и истребление музыки, пользуясь этим как средством деморализации е? автора. А заодно с ним и прочих, не при- шедшихся ко двору.

Я бы никогда не позволила себе вторгаться в закрытую область внут- ренних траекторий развития сюжета, если бы мой профессиональный ди- пломатический нейтралитет не был однажды нарушен извне. Грубо. Бесце- ремонно. Антимузыкально. С циничной откровенностью. Почти гениальный музыкант протянул мне ложку отравы – и я узнала, какова клевета на вкус.

Кто же этот превозносимый человек, занявший практически офици-

ального значения стратегический пост и регулирующий с него ход не одной

– многих судеб?

Совершенно замечательно, что его слова, становившиеся мне извест- ными, приходили из разных источников и в разные моменты на протяжении значительного отрезка времени, несмотря на отсутствие во мне желания или интереса их узнать, почти насильственно преследуя, достигая повсюду, и всегда передаваясь через третьих лиц, будь то устно или в печатной форме. Ни разу мне не довелось принять хотя бы одно словосочетание от него лич- но. Всегда – ссылки, говорящие о его взглядах и оценках, о его привычках, о его желаниях. Чести быть ему представленной я не успела дождаться. Бог миловал. Зато невольно оказалась знакомой с выразительностью его манеры речи – и вообще манеры обращения с людьми: его любят цитировать. Этот отточенный тяжеловатый стиль действительно нельзя передать иначе (разве что в форме обобщения: «люди Главного не считают таких-то музыканта- ми»). При вольном пересказе потерялась бы разящая сила самоуверенности, делающая высказывания неопровержимыми. Его заявления – все, как одно – сделаны исключительно в жанре постановления, приказа и приговора. Он не выражает чувств, не предполагает, не высказывает пожеланий. Сомнение –

 

явно незнакомое ему чувство (допускаю, что для этого у него могли быть свои серь?зные причины). Он назначает, диктует, ставит условия. Не усло- вия – ультиматумы. Он демонстрирует власть сверхчеловека (временами сильно смахивающую на власть античеловека). Что стоит за этой демонст- рацией? Слепота ограниченности? Бесконтрольность попустительства? Без- волие? Уж точно не высота духа. Люди искусства между собой так не об- щаются. Как эта варварская манера сочетается с именем, окруженным по- вальным благоговением? Но нет: имени я касаться не стану. Вс?, что мне о н?м известно, прошло слишком много рук, и у меня никогда не было воз- можности проверить правдивость сведений лично – хотя и я мечтала бы уз- нать сверхчеловека поближе, чтобы отдать дань его непорочности – не меньше, чем таланту. К знакомству даже были определ?нные предпосылки, вызванные склонностью большого музыканта к изобразительному искусст- ву, что в результате привело к появлению ещ? одного ультиматума, и я по- лучила в сво? распоряжение лично мне адресованную цитату – не хуже чем у других. Этим мо? желание приблизиться к великому артисту было пол- ностью удовлетворено.

Характерная деталь: от композитора, которого я узнала намного бли- же, я ни разу не слышала ни единого слова о его положении, и никогда не обсуждала с ним эту тему.  Поэтому и не буду ничего утверждать с уверен- ностью – кроме того, что вижу и знаю точно. Знаю ровно то и столько, что и сколько необходимо.  Комбинация  с двумя противоположностями сложи- лась в мо?м сознании самим ходом вещей, без малейшего давления или умысла. В ней явно указывают на себя две крайности, присутствуют два полярных принципа, две несовместимые концепции склада личности, про- тивостоящие друг другу во вс?м: психологически, эмоционально, интеллек- туально.

В преддверии своей первой столичной выставки я стала объектом не- ожиданного внимания со стороны музыкального идеолога. Разговора (диа- лога) и на   этот раз не было. Было – постановление, довед?нное до моего сведения с помощью другого лица, по  телефону. Без сантиментов, нам?ков на «неприятную репутацию» и доброжелательных советов. Никто не мор- щился и не хмурился. Сразу к делу.

Мне  было  обещано  милостивое  «прощение»  допущенной  мной

ошибки в выборе модели для портрета. Условие – малость: сделать вид, что этого портрета не   существует. Тем более для выставок. Требование было облечено в форму цитаты, звучавшей грубо, откровенно и властно. Я отне- слась к нему серь?зно. Искусство – не обеденное меню, и путать их нельзя. Тут уж не до им?н или взаимных претензий. Мо? право собственного выбо-

 

ра принадлежит только мне. Особенно в вопросах искусства. Поэтому и портрет, и его модель, композитор, были немедленно мной переведены в ранг символа этого права. Несмотря на патологическую склонность не при- нимать готовых версий, создавать свои и не присоединяться к чьей-либо стороне, в этом пункте я встаю на единственно возможную для меня стор о- ну – на сторону искусства. Сторона, представленная художником, и есть моя собственная сторона, моя собственная версия.

В случае невыполнения инструкции меня ожидали карательные санк- ции, преимущественно направленные на сферу карьерных интересов, осо- бенно в их музыкальной части – практически, в планетарном масштабе.

Я  очень  не люблю,  когда  мне  угрожают.  Не люблю  также,  когда

предъявляют ультиматумы или ставят условия.

Отвратительно,  когда  искусство  унижается политической  властью. Но намного страшней и отвратительней, когда искусство бывает унижено теми руками, которым оно доверено, когда даваемая искусством сила обо- рачивается на него же направленным оружием.

Музыка – предмет выше амбиций и сведения счетов. Не может быть

назван музыкантом тот, кто отыгрывается на музыке, кто переносит на ис- кусство личные претензии и предрассудки. Черта тупой ч?рствости в обра- щении с искусством не украшает даже непробиваемого ханжу, бездарного функционера, с какими и мне, как любому художнику, случалось сталки- ваться, и хотя эти столкновения всегда причиняют ощутимую психологиче- скую травму, они по крайней мере намного объяснимее, когда имеешь дело с обиженными Богом. Собственно, если бы отправитель телефонной угрозы не был назван мне по имени, я бы никогда не заподозрила в н?м человека, близкого к искусству.

сентябрь – ноябрь 2002

Сисайд, Калифорния