122 О том, что после инфаркта нельзя поднимать вверх руки.

 

поправился по-настоящему. А второй, кажется, ничего, полон творческих планов, как всегда.

Дорогой Александр Лазаревич, поправляйтесь! Если бы Вы знали, как мне не хватает общения с Вами, хотя бы «заочно-телефонного», о дру- гом я уж пока не думаю, т.к. Вам необходим покой! Я могла бы по этому поводу написать много, но... жизнь учит умению «наступать на горло собст- венной песне». <…>

Всего хорошего! Ваша И. Лаврентьева

 

И.В. Лаврентьева – Т.Б.Алисовой-Локшиной и А.Л. Локшину

4.III.79

Здравствуйте, дорогие Татьяна Борисовна и Александр Лазаревич! Спасибо за чудесную телеграмму, я была очень рада и самому факту

ее получения, и содержанию; вместе с телеграммой от Цуккермана она ос- ветила и согрела мне этот день. <…> Хочется более или менее подробно рассказать о своем здешнем житье-бытье; телефон как средство общения здесь невозможен, т.к. говорить приходится «на публику»  – вокруг тебя стоит толпа жаждущих добраться до телефонного аппарата – единственного на 600 человек и стоящего открыто; тут приходится ограничиваться чисто деловой информацией.

Приезжая в эти места вот уже пятый раз, я окончательно убедилась, что Карачарово – та точка земного шара, где я чувствую себя лучше, чем в любой другой. Я поневоле веду сейчас чисто «растительный» образ жизни – гуляю, сплю, а в промежутках между этими двумя состояниями принимаю пищу – и, тем не менее, день оказывается заполненным впечатлениями, пре- жде всего, конечно, от природы. Я совершаю уже довольно долгие и далекие прогулки (помните наши прогулки в Рузе?) – здесь удивительно красивый заснеженный парк, за ним – «дикий» лес. Знаете, какая в зимнем лесу бывает удивительная тишина? Но больше всего я люблю уходить на другой берег Волги (а она здесь шириной около километра) – кругом ни одного человека. Стоит только отойти от этого берега на некоторое расстояние, и все люди с их беготней и суетой остаются где-то далеко-далеко, а ты – наедине с природой (простите за очередной «штампованный оборот», но лучшего не пришло в голову – а мысль и состояние мое он, кажется, передает точно). <…>

Да, забыла еще рассказать об условиях, в которых я живу (собствен- но, с этого следовало начать). Они достойны описания, т.к. мне в таких ус- ловиях пришлось жить второй раз в жизни – т.е. в прошлый и в этот приезд сюда. Это двухкомнатная квартира княжеского особняка, удивительно уют-

 

ного – знаете, такие асимметрично построенные старые дома с деревянны- ми лестничками и винтовой лестницей на второй этаж (дом двухэтажный), где (как пишет Диккенс) «пройдя через все комнаты, можно оказаться там, откуда вы начали свой обход, причем совершенно непонятно, как вы сюда попали» – что-то в таком роде, словом, см. описание «Холодного дома» м- ра Джарндиса, у Диккенса это сделано во всяком случае лучше [чем у] ме- ня! Почему-то меня здесь приняли очень сердечно и радушно и отвели одну из квартир-люксов, оформленную, как это ни странно, не только уютно, но и со вкусом. Кроме меня во всем особняке живут 2 человека. Словом, мне здесь очень хорошо!

Конечно, думаю о вас очень часто. Больше всего на свете мне хоте-

лось бы, чтобы вы тоже здесь были и я смогла бы вам показать и снежный лес, и Волгу и т.д. – это постоянное желание – показать, вернее, подарить вам всю красоту того мира, который меня окружает, т.е. разделить ее с вами (помните, Татьяна Борисовна, мы как-то говорили с Вами об этом в Рузе! Кстати, я очень, очень часто и здесь, и в Москве, вспоминаю наши прогулки

– если бы, конечно, еще не было всего того, что за этим последовало!). Мне

очень помнится такой момент у Фолкнера в третьей части трилогии, т.к. сразу был очень близок и понятен – когда Линда привозит Стивенса, кажет- ся, куда-то на берег моря... (не помню деталей пейзажа, т.к. читала много лет тому назад, но очень ясно чувствую это внутреннее состояние...).

Очень тревожно за вас обоих, и так хочется, чтобы мы скорей смогли встречаться, как раньше, – вы не представляете себе, как мне этого не хва- тает – и вас самих, всей атмосферы вашего дома, не только интеллектуаль- ной, но прежде всего нравственной, которую впитываешь, как глоток све- жего воздуха... Старайтесь, по возможности, не болеть, я все-таки уверена, что вам надо постараться тоже выбираться на воздух, не дожидаясь лета, – брать отпуск за свой счет и уезжать. <…>

Всего,  всего  доброго!  До  скорой встречи  (вернусь  13.III)!  Привет

Шурику!

Ваша И.Л.

P.S. Немыслимая длина этого письма – свидетельство того, насколько я о вас соскучилась...

 

И.В. Лаврентьева – А.Л. Локшину

21.VII.80

Дорогой Александр Лазаревич!

После нашего телефонного разговора я думаю о Вас и продолжаю мысленно беседовать с Вами; хотела написать Вам вчера, но что-то все вре-

 

мя мешало – приходили посетители ко мне и к соседке по палате (она лежит после операции) и т.п.

Меня так тронуло Ваше беспокойство обо мне и Ваш звонок Инне Б[арсовой], и я чувствую себя невольно виноватой перед Вами – не хватало Вам еще дополнительных тревог и беспокойств!

Да, вот так и получается, что моя дружба с Вами и Татьяной Бори- совной, которая дает мне так много радости, оборачивается подчас другой стороной... Впрочем, видимо, иначе и быть не может...

Дорогой Александр Лазаревич, много думала я о Ваших горьких сло- вах относительно «существования», – но ведь это совсем не верно! Я пони- маю, что субъективно Вы не можете чувствовать и думать иначе – но это только Ваше субъективное ощущение! Кажется, Джон Донн сказал: «Коло- кол звонит по тебе», когда уходит человек. Наверное, Вам даже трудно представить себе, как много даете Вы всем, кто с Вами общается, и до какой степени Вы каждому из нас нужны. <…> В том, что я говорю, не ни слова

«преувеличения» (как Вы любите говорить) или неправды – уж за пять-то лет я смогла это проверить! Я еще здесь недавно, работая над статьей (в связи с которой у меня на тумбочке лежит, наряду с прочим, и Ваша 3-я симфония) думала, что все, что я сделала за последние 5 лет, все новые мысли возникли только через знакомство с Вашей музыкой и с Вами. (Я, конечно, не ценю свою работу выше того, что она заслуживает, – но сейчас речь не об этом!). Я уж не говорю и о том, что Вы продолжаете писать, как только улучшается Ваше состояние. Очень возможно, что мне теперь в са-

мом скором времени предстоит перейти на тот же формальный статус125,

что и у Вас (и, следовательно, даже в этом сделаться на Вас похожей), – но меня пока это не пугает и, думается, я не буду себя чувствовать как-то су- щественно по-иному, сохранив лишь небольшую часть работы (конечно, я буду непременно добиваться оговорки о «праве работы» – это единственное обязательное для меня условие). И, судя по отношению к себе окружающих

– бывших учеников, друзей, – думаю, что тоже по-своему буду им нужна. Еще одну вещь мне давно хотелось сказать Вам, и один раз я все-таки по- зволю себе это сделать: я не хочу, чтобы к Вашим мыслям обо мне – всегда, при любой ситуации, – примешивалась грусть, потому, что для меня дружба с Вами была все эти годы источником самой светлой и большой радости, ничем не омраченной – это же такая редкость и такой удивительный пода- рок судьбы! Хочу, чтобы Вы знали и помнили всегда, что это – основная